* * *
Наконец приснилась Алина.
За окном бесновалось ненастье – дождь и ветер, словно поставив себе целью смести все живое с лица земли, разбушевались не на шутку.
Когда Варвара Сергеевна, проспав целый час, очнулась, она увидела, что на окна домика успели налипнуть листья, мелкие ветки и хвоя.
Картина была чудовищно-завораживающей: как будто, пока она спала, в мире случился конец света, и теперь его мертвые останки в виде зелено-коричневого мусора, тягостно скребя стекло, испускали предсмертные вздохи.
– Дождь кончился? – потирая глаза, выкрикнула она в полумрак комнаты, туда, где обнадеживающим огоньком по-прежнему светился ноутбук доктора.
– Дождь! – хмыкнул Валерий Павлович. – Пока ты спала, был самый настоящий ураган! А у Филатовых, похоже, одну из водосточных труб на доме сорвало.
– Как же ты разглядел? – привстав с кровати, она кивнула головой на заляпанные, почти наглухо, ошметками зелени окна.
– Не разглядел. Когда ливень стих, услышал глухой стук снаружи. В любом случае, надо идти и смотреть.
– Андрею напиши, может, надо срочно кого-то вызвать из управляющей компании.
– Он уже сам написал. Будет через пару часов. И о поездке расскажет при встрече, – хмуро уточнил доктор.
Самоварова откинулась на подушку и зажмурилась – надо срочно, во всех деталях, вспомнить сон…
Там, во сне, за окнами комнаты на втором этаже большого дома тоже бушевал ураган.
Посредине хозяйской, метров в пятьдесят, спальне, стояла кровать под белым молочным балдахином, натянутым на деревянные, выходившие из спинок кровати столбы с насеченными на них мужчинами и женщинами, слившимися в позах «Камасутры».
Ураган за окном был такой силы, что балдахин над кроватью пузырился и колыхался, а фигурки на столбах, казалось, ожили и, напуганные природной стихией, принялись исступленно отдаваться друг другу.
Андрей лежал в разобранной постели.
Вид у него был, как у человека, испытывающего серьезную головную боль: лежа на спине, он напряженно вытянулся, а ко лбу его была прилеплена мокрая тряпка. Алина сидела посреди кровати и, судя по страдальческой гримасе, искажавшей его лицо, говорила мужу что-то неприятное. Голос ее звучал тихо, но уверенно.
Впрочем, в вое ветра и шуме ливня слов было не разобрать.
После очередной произнесенной особенно эмоционально фразы Андрей, кряхтя, повернулся к жене спиной.
Тогда она закрыла лицо руками и горько-горько заплакала.
Ее терзала какая-то острая, невыносимая боль.
Но Андрей лишь крепко зажмурил глаза.
И вдруг из кожи Алины начала стремительно расти шерсть, а ее ухоженное личико стало на глазах превращаться в звериную морду.
Андрей натянул на себя одеяло и укрылся с головой.
Хищница, в которую превратилась молодая женщина, казалась некрупной и красивой – даже в полумраке комнаты, подсвеченной лишь парочкой прикроватных бра, было видно, как блестела ее чистая и умасленная, словно у породистой собаки перед выставкой, серебристая шерсть.
Сомнений не было – на кровати, повернув морду к едва сдерживавшему натиск чудовищной грозы окну, сидела, нетерпеливо перебирая передними лапами, самая настоящая волчица.
И тут она дико взвыла и, прыгнув, оказалась на подоконнике.
Порывистый ветер, будто подчинившись чьей-то осознанной воле, распахнул окно настежь, и волчица выпрыгнула вон из комнаты.
Деревья за окном тряслись и качались с такой силой, словно, не силах совладать со стихией, сами хотели погибнуть и поскорее освободиться от охваченных паникой листьев, которые, не сумев удержаться, стремительно падали на землю, чтобы наконец обрести в ней покой, но вновь взметались вверх с порывами ветра.
Под окнами опасно поблескивали не два, а четыре волчьих глаза – оказалось, что волчицу выманил наружу сухощавый, облезлый, но все еще казавшийся сильным, с тяжелой умной мордой волк. Взвыв напоследок, они вместе скрылись в ненастье.
Андрей же, трясясь в лихорадке, быстро отбросил одеяло и раздраженно приказал кому-то принести ему водки с перцем и градусник.
Самоварова встала и, преодолевая головокружение, прошла в ванную комнату. Ее тут же вырвало. Но легче ей не стало: сильнее всего было ощущение отчаянья и боли, которые пронизывающим холодом сжимали ее изнутри.
«Алина жива!» – стучало и пульсировало в ее раскаленной от боли голове.
Так или иначе ценой своего резко пошатнувшегося здоровья ей удалось поймать нужный канал…
Для начала надо было успокоиться, а затем найти предлог, чтобы до приезда Андрея остаться одной и вернуться к изучению дневника.
Варвара Сергеевна решила пойти на хитрость: выйдя из ванной, она посетовала доктору на то, что у нее расстроился желудок, и попросила его обратиться за помощью к Ливрееву (который, по ее прикидкам, уже привез Жанку обратно в дом и пережидал там сейчас грозу), чтобы съездить в ближайшую аптеку за лекарством.
Выслушав ее просьбу, Валерий Павлович, продолжая задумчиво хмуриться, измерил ей давление, которое оказалось всего лишь немного пониженным. Порекомендовав ей поспать еще, Валерий Павлович отыскал в коридоре чьи-то резиновые сапоги и отправился в большой дом на поиски прораба.
37
Из дневника Алины Р. 16 мая
Утром мучительно захотелось яичницы с колбаской и хлебушком, какую когда-то готовила мать.
Тохе очень понравилось, зря я тревожилась на этот счет.
Когда любишь, всегда тревожишься, разве нет?
Вот ты, мой неведомый друг, если кого-то любишь, ты же думаешь о том, хорошо ли сейчас объекту твоей любви, сыт ли он, тепло ли ему, радостно ли ему живется?
Из всего вышеперечисленного мои родители беспокоились только насчет еды.
«Ты ела в саду?» – глухо роняла мать, стоя у плиты ко мне спиной и толча в голове свои безрадостные мысли так же остервенело, как толкла в кастрюльке картофельное пюре.
Я чувствовала – ей почти всегда плохо, и я почти никогда не хотела есть в собственном доме.
«Мать сварила щи. Тебе разогреть?» – спрашивал отец, не отрываясь от книги.
«Нет, спасибо, я после школы поела у Маши».
У Маши, помню, было вкусно.
Воздушные пирожки с мясом или рыбой, бефстроганов в сливочном соусе, густой ароматный рассольник, мясо по-французски с тягучей сырной корочкой и даже домашний торт «Наполеон».
Машина мать, не слишком образованная и совсем некрасивая женщина, проверяла ее уроки, не пропускала ни одного собрания в школе и по ночам шила ей платья.
А Машиного папу любили и уважали все ее ухажеры – он пытался стать для них своим, чтобы всегда быть в курсе, с кем она проводит время.
