Она едва заметно сделала жест рукой, обозначавший «успокойся, милый».
– Ну да и его настигла кара божья.
– Кого? – успела запутаться Самоварова.
– Соседа нашего, онколога. Приходит он ко мне в конце той недели с улыбочкой, знаете, такой… А раньше-то едва здоровался, когда на детской площадке по выходным встречались.
– Внуки у вас?
– Ага, двое! Только ради них и тяну эту лямку, торчу здесь всю неделю, жду, по пятницам их привозят. Сослал сынок, как в тюрьму, а сам-то уж доволен… Бабка из города – молодым легче!
Варвара Сергеевна бросила взгляд на «тюрьму» за спиной собеседницы – небольшой участок был зелен и ухожен, а сквозь большое арочное окно над входной дверью проглядывала витая лестница и солидная трехъярусная люстра. Примыкавший к дому гараж был приоткрыт, и в глубине (как только теперь заметила Варвара Сергеевна) чернявый крепенький мужик отполировывал тряпкой ярко-красную дамскую машину с инвалидным знаком на заднем стекле. В кармане бабулиной олимпийки громко булькнуло сообщение, и тут же, следом, – еще одно.
– О! У Протопоповой из двадцать второго сто шестьдесят на сто. Машка, наша садоводша, пишет, ее прям с утра ведет, голова не на месте. Вот тебе и погодка… Группа у нас поселковая, на вайбере, из женщин на возрасте, – важно пояснила она Самоваровой. – А вы, если сюда надолго, давайте подключайтесь! Вы, хоть и молодо выглядите, тоже, как ни крути, уже бабка! – хохотнула болтушка прямо в лицо.
От неожиданности Самоварова слегка опешила:
– Нет, мы ненадолго. Но группа – это интересно.
– Ага! «Они не пройдут» называется. Я название придумала, – с гордостью уточнила бабка.
– Кто не пройдет? – удивилась Варвара Сергеевна.
– Как кто?! Нарушители общественного порядка! Мы следим за чистотой на детской площадке, чтобы бутылки, обертки от конфет не разбрасывали, чтобы не курили, где не положено, после одиннадцати вечера чтобы не шумели, ну и строительные работы чтобы велись строго в разрешенные законом часы, – важно перечисляла та. – И просто общаемся, пока молодежь всю неделю в городе трудится. А как тут выжить без общения? Носки расплести – да сразу в петлю.
– Ясно… Так что там было с карой Господней? – испугавшись, что словоохотливая соседка начнет настаивать на том, чтобы немедленно подключить ее к группе, попыталась уйти от темы Самоварова.
– А… Может, зря я так… – пошла на попятную поселковая активистка. – Только больно высокомерный он, даже на фоне наших самовлюбленных соседей.
Самоварова понимающе кивнула.
– Приходит, значит, ко мне – худю-ю-щий! Как Кощей, кожа да кости. Свитерок на плечах висит, глаза пустые, и при этом очень злые. «Я, – говорит, – своих в отпуск отправил, а мне нужно отъехать на пару недель или больше. За домом следить кому-то надо, не поможете, мол, по-соседски?». И конвертик сует, беленький. Я сначала испугалась, что он головой поехал, потому что решил, что я, мать начальника департамента, могу к нему ходить за деньги говно убирать и газон поливать. Но нет, не совсем он был не в себе, попросил лишь взять ключи на хранение да семью таджиков пару раз в неделю в дом запускать, а после за ними запирать. Я так растерялась, что согласилась, а теперь думаю: зачем? Дверь открыть-закрыть не сложно, но как вспомню его – не по себе становится… Будто жизнь из него кто-то через трубочку высосал, помните, как в «Дневном дозоре»? Говорю же, здесь у нас черная дыра…
Валерий Павлович громко кашлянул.
Болонка, явно намекая на то, что незваным гостям пора и честь знать, описала одну из нажористых, раскинувшихся возле калитки хост и, вспомнив про незавершенную перепалку с хозяйкой, подбежала вплотную к забору и принялась ворчливо тявкать.
– Пойдем мы, а то скоро точно ливанет, – подмигнув собачонке, спохватилась Варвара Сергеевна.
Выговорившись, соседка ощутимо подобрела и уже ласково заговорила со своей питомицей:
– И мы пойдем, да, Мусечка? Нам творожок пора кушать. А вы мимо будете идти – заходите поболтать… – Соседка повернулась к Самоваровой боком и теперь словно обращалась к одной болонке. – Алинка хорошая, не то что многие дамы, что здесь живут, пустышки силиконовые. Они думают, раз замуж вышли, им теперь все можно, даже с соседями не здороваться! А ваша всегда приветливая, внимательная. Остановится, затычки телефонные из ушей вынет: «Здравствуйте, Кларисса! Как у вас дела?». И Мусечке моей она нравится, да, пуговка? Кстати, у меня насадка ваша на дрель так и лежит, этот вон, дуболом, – указала она кривым пальцем на мужика в гараже, – все никак не просверлит… Но если не к спеху, я еще подержу.
Варвара Сергеевна, и здесь не найдясь с ответом, решила снова промолчать. Выручил моментально подскочивший и взявший ее под локоть доктор:
– Всего доброго! – бросил он Клариссе через плечо.
– Ага, и вам не болеть! – откликнулась та и не по возрасту шустро нагнулась, поймала и ловко запихнула болонку под мышку. – А Алиночка пусть выздоравливает!
– Спасибо, – махнула ей на прощание Самоварова.
У забора Филатовых стояли два джипа: один, похоже, ливреевский, не новый и грязновато-серый, другой, стоявший за ним начищенный до блеска ярко-синий джип марки BMW, был заведен.
Когда Варваре Сергеевне и доктору оставалось дойти до машин метров пятьдесят, ярко-синий джип с тонированными стеклами резко вырулил влево и, нервно тронувшись с места, направился в сторону КПП.
31
Из дневника Алины Р. 10 мая
Я буквально разбиваюсь об их доброту.
И это не какое-то пространное понятие, о котором люди любят разводить демагогию, а обыкновенное качество, выраженное в банальных мелочах. Дело не только в том, что я здесь хозяйка, – почтение часто бывает показным и вынужденным. Да и почтением я бы это не назвала – обычное уважение к замужней даме, не более…
Вадик Ливреев, который к великой Жанкиной радости все же вырвался из дома и как раз поспел к уже накрытому на улице столу; весь вечер стрекотавшая без умолку Жанка; угрюмый, но милый Колян; потеплевший от водки Михалыч; застенчивый Дядя… В какой-то момент я вдруг поняла, что счастлива с ними – необразованными, небогатыми и неуспешными людьми. Меня укутывали пледом, выбирали для меня самые мягкие кусочки свинины, спрашивали, какая у меня любимая дворовая песня, а всегда молчаливый Дядя вдруг поинтересовался, кто мои родители и где они живут.
Никто. Не живут.
Но даже этот его невинный вопрос не испортил моего прекрасного настроения.
Пахло сиренью, костром и мясным маринадом, водкой и табаком, и мне, может быть, впервые за всю мою жизнь, был приятен запах застолья, ведь от нашей почти спонтанной вечеринки веяло теплом и уютом.
Даже Ливреев не раздражал, я вдруг увидела его совершенно другим: стеснительным и нежным, заботливым и юморным.
