К тому же история дает нам массу примеров: известные психопаты и убийцы были по большей части из проблемных семей.
Когда Тошка болеет, я сама ныряю к нему в постель и подолгу лежу с ним, пока у него не спадет температура.
Уютная лодочка, защищая от всех напастей, несет нас от берега к берегу сквозь его цветные беспечные сны, сквозь мои воспоминания и тревоги, сквозь далекие годы, непроходящую боль и расстояния. Несет, несет, и нет-нет да подплывет к выжженной земле с покосившимся обгоревшим домом…
Нет, домиком…
Все равно – домиком!
Но мы, сынок, проплывем с тобой мимо.
Завтра большой праздник – День Победы.
Андрей, извинившись, заранее предупредил, что уедет до вечера в Москву.
У его родителей уже много лет в этот день собирается большая компания нафталиновых мамулиных подруг и отцовских тыловых генералов.
Андрею нельзя нарушить традицию, он просто обязан быть с ними.
А я?
А мне ребенка оставить не с кем, по выходным к нам няня не приезжает, таков уговор.
Я решила организовать работягам праздник: куплю шашлыка и водки, заставлю Жанку накромсать кастрюлю оливье, а еще рыбки хорошей куплю – баловать так баловать!
Жанка уже с утра надутая – Ливреев к нам завтра не приедет.
Праздник же, ему из дома сложно смыться, да и надо ли ему там обострять?
Похоже, он начал больше, чем положено, думать о Жанке…
А ты, мой неведомый друг, не скучай, я скоро вернусь в наш с тобою домик.
Здесь мне думается и пишется намного спокойней – уверена, искать дневник по карманам старых обносков в коридоре никто не станет.
Я все пытаюсь представить себе человека, который все это прочтет, хотя бы пофантазировать, какое у него, то есть у тебя, может быть имя.
Я почему-то уверена в том, что ты – женщина.
Мужик давно бы уже бросил в топку чужие сопли, размотанные на десятки страниц.
А если ты это читаешь, значит, ты – женщина!)
Я задумала так: допишу дневник до последней страницы, а потом закину куда-нибудь в лес или случайно оставлю в кафе, на автобусной остановке, еще где…
Но до этого дня пока далеко.
30
Во время прогулки Варвара Сергеевна пыталась старательно работать палками и в основном молчала. Продолжая думать о своем, она лишь скупо поддерживала предложенные доктором темы.
Говорили по большей части об отвлеченном: о резко испортившейся погоде, о необходимости сделать кое-какой ремонт на старой даче, о проблемах трудовых мигрантов и Дядиной падучей болезни – ему требовалось постоянное врачебное наблюдение, но при его работе и образе жизни это было невозможно.
Валерий Павлович, как и большинство мужчин, не любил толочь воду в ступе и, высказав еще с вечера свое отношение к сложившейся ситуации, даже не пытался перевести разговор на единственную по-настоящему занимавшую их головы тему: на происходящие в большом доме события. Даже по Жанниному психо-эмоциональному состоянию он прошелся лишь вскользь, безо всякой иронии подчеркнув, что раз между женщинами вдруг вспыхнула взаимная симпатия, Варваре Сергеевне следует убедить распоряжайку принимать хотя бы афобазол.
Про возможность скорого отъезда никто из них больше не говорил: в любом случае прежде всего следовало дождаться новостей от Андрея.
Вспомнив о коммерческом предложении хозяина, Самоварова, полагавшая, что форма, в которой Андрей его озвучил, оскорбит доктора, решила ему о нем не рассказывать.
Цель у нее была одна: не ради денег, но уже ради принципа, отбросив предубеждение по отношению к Андрею, понять, что могло случиться с Алиной.
Она покосилась на доктора – не многовато ли от него тайн скопилось у нее за эти два дня?
Интуиция подсказывала, что разгадка где-то рядом, но в нагромождении чужих эмоций, недоговорок и диковатого, пока еще ничем не объяснимого вранья, ей было пока не разобраться.
Прошедшей ночью Варваре Сергеевне ничего не снилось.
Возможно, так повлиял на нее вечерний разговор с доктором… Она сильно расстроилась, и нужный канал дал сбой.
Обозначив свою категоричную позицию, оправдывающую поведение Андрея и по умолчанию обвиняющую Алину, Валерий Павлович (помимо прочего, самый близкий ей человек) теперь вдруг оказался в противоположном лагере.
Погода так и не разгулялась.
Хмурое небо, грозившее с раннего утра разлиться дождем, почему-то не выдавило из себя ни капли.
В сероватом мареве и в отсутствие солнца с вечера нарядный, подсвеченный уличными фонарями и обильным освещением фасадов поселок выглядел огромным заброшенным кораблем. Те из жильцов, что не уехали в город на работу, скорее всего, просто отсиживались дома.
Варвара Сергеевна попыталась представить, как по этим широким мощеным дорожкам, размахивая скандинавскими палками, недавно гуляла Алина.
Интересно, она это делала только ради здоровья?
Или такие прогулки были лишь поводом для того, чтобы без лишних ушей поговорить с кем-то по телефону?
До ближайшей пригородной станции (как уже выяснила Самоварова) было порядка шести километров.
Молодыми ногами, с одной дамской сумочкой дойти несложно…
Но ей слабо представлялось, чтобы человек, задумавший тайком бежать из дома, так рисковал и терял целый час времени, поспешая на электричку по пыльной обочине дороги, открывавшейся за забором.
Как и в любом приличном поселке, для машин здесь существовала пропускная система. Если бы Алина села в неизвестную машину, ей следовало заказать на нее пропуск, и Андрей, вероятно, такой вариант уже проверил. Надо будет уточнить. Еще надо попросить Жанну в отсутствие Андрея подняться в хозяйскую спальню и внимательно осмотреть предметы гардероба и Алинину тумбочку с комодом.
Расческа, косметика, любимые духи, туфли или маленькое платье…
Если она ушла по своей воле, она должна была хоть что-то взять с собой!
Любая женщина, даже если покидает дом на одну ночь, непременно прихватит необходимые, верно служащие ей одной вещицы, способные сделать ее образ особенным.
А Алина (судя по убранству дома и дневнику) внимательна к мелочам.
Даже доктор годами не расстается с одной и той же, изрядно потрепанной щеткой для волос. Самоварова купила ему популярную нынче овальную пластмассовую расческу с мелкими зубьями, способными без усилий привести в порядок даже мокрые и спутанные волосы, и уже несколько раз безуспешно пыталась выбросить его старую щетку в помойку: он пресекал ее порыв на корню.
От въезда в поселок до дома Филатовых было восемьсот метров.
