– И он вам тогда понравился?
– Да. И не мне одной. Че, молодой, кольца нет, высокий, интересный и не хам. А то, что бухал, – так мужики туда за этим и ходят. И стал он с того вечера таскаться к нам, все чаще один. Не ради девок, ради Алинки.
– И что же, она вскоре уволилась?
– Официально – уволилась, а на самом деле уволили. Настучал на нее кто-то из девок. Из зависти. Она же стала к нему за стол подсаживаться, а хостес это запрещено. Ну, может, шампанского разок-другой пригубила. Но сука эта сдала ее руководству после того, как Андрей пришел с цветами. Такого наши девки простить не могли! Не ходят туда с цветами, понимаете? Деньгами направо-налево сорят, а с цветами не ходят…
– Как быстро они стали близки, помните?
– Помню, конечно! Примерно через месяц с начала его постоянных визитов. Весь тот месяц он не брал у нее телефон и ничего не предлагал. Тоже можно понять: присматривался… Не в Большом театре, чай, познакомились. А почти перед самым ее увольнением засиделся он в клубе до шести утра, как раз в это время мы и сворачивали лавочку. Дождался, пока Алинка смену закроет, и поехали мы все вместе на нашу съемную хату. Они в такси на заднем сиденье целовались, да с таким жаром, аж завидно было. С того момента он и начал у нас зависать. Мне он сначала нравился: с юмором, щедрый, со мной как с равной общался, несмотря на то, что я перед его друзьями в одних трусах и без лифчика извивалась. А теперь оно видите как… Мужик, он и есть мужик. У него память долгая. Девкой я для него и осталась, хоть он и делал все это время вид, будто ничего такого не было…
– Как вы думаете, почему он выбрал Алину?
– Много его, понимаете… Он будто переполнен чем-то, и с этим ему тяжело в одиночку справляться. Вот и он выплескивал излишки на Алину, а она принимала. Ну, и порода в ней есть, достоинство. Не дворняжка она, как ни крути…
– Ясно.
Варвара Сергеевна отметила, что Жанна эти два дня говорила о подруге в настоящем, а не в прошедшем времени. Если бы она была замешана в чем-то нехорошем, связанном с исчезновением Алины (а Самоварова пока не отметала любой, даже самый дикий вариант), с ее эмоциональностью она давно бы уже выдала себя в разговоре.
Варвара Сергеевна взяла в руки мобильный.
От доктора, оказывается, пришло аж четыре сообщения.
«Каша готова». «Ты скоро?» «Мне тебя ждать?» «Я сажусь есть».
«Приятного аппетита!» – написала она в ответ и, конечно, расстроилась: нехорошо получилось с завтраком, но не прерывать же ей было Жанну!
27
Из дневника Алины Р. 6 мая.
Я хорошо чувствую, что чувствуют Андрей, Тошка, Жанна и даже Ливреев.
Опустошенность и почти никогда не проходящую раздражительность мужа, вошедшего в дом после работы, сомнения и тоску Жанки, когда она мусолит в руках свой мобильный, обдумывая текст мессенджа, невысказанные вслух обиды сына…
А еще – постоянную напряженность Михалыча, безмолвное сочувствие ко мне Дяди и то, что Колян «вовсе не здесь», а так и остался в деревне со своей молодой женой, – все это я тоже чувствую.
Анастасия Д., чью книгу я вчера все же купила, как и другие психологи, называет этот синдром эмпатией.
Эмпат чувствителен настолько, что любая, даже едва уловимая перемена эмоционального климата, мигом отзывается в нем самом.
Люди вокруг меня по большей части состоят из проблем, наверное, поэтому я становлюсь все мрачнее и мрачнее…
Да, случается еще чья-то радость: Тошки, Жанки (Андрей редко бывает по-настоящему довольным, тем более радостным), которая словно по тонким солнечным проводам мигом передается и мне.
В эти драгоценные минуты я готова сломя голову скакать по дому за сыном, хохотать над глупостями подруги, подначивать Михалыча, Коляна, Дядю и любить вместе с ними, за них, вместо них!
Кому был нужен этот дом: мне, Андрею или нам?
Кому нужен этот брак?
Что я понимала про себя вчера и что понимаю сегодня?
Столько вопросов, а времени мало…
В последние дни мне постоянно снятся то мать, то В. – черти души моей…
Чувствую: скоро что-то случится.
28
Когда Самоварова собиралась было прервать затянувшееся вприкуску с долгожданными откровениями распоряжайки кофепитие и навестить оставленного наедине с кашей Валерия Павловича, на террасу вбежал возбужденный Михалыч.
– Жанна Борисовна, там участковый до вас!
– О как… Че, прямо до меня? Да ты гонишь, бригадир! – испугалась распоряжайка.
– Хозяйку спрашивает. А вы уж сами решайте – до вас или до кого… – недовольно пробурчал он в ответ.
– Что хоть говорит-то? Неужто… из-за Алины? – Она осеклась и бросила тревожный взгляд на Самоварову.
Михалыч, сделав вид, что совершенно не понял вопроса про Алину, поспешил ее успокоить:
– Вы таджика нанимали на стрижку сада? Нанимали. А у таджика, мож, миграционка просрочена. До кучи и нас на проверку притянет.
– Ах вот оно что… Денег, небось, хочет?
– Не знаю, чего хочет, вы бы и разобрались.
– А что у тебя и у ребят с документами?
– У нас все ништяк. Вадим Петрович за этим следит.
Жанна выдохнула.
– Ну пригласи его, пусть проходит сюда.
– Слушаюсь и повинуюсь! – в тон ей расшаркался Михалыч и пошел к калитке за участковым.
* * *
Участковому на вид было не больше тридцати.
Темноволосый коренастый парень, одетый в штатское, принес на своем смуглом от природы лице не столько сердитое, сколько продуманно-официальное, так не соответствовавшее его мягкому пухловатому рту и раскосым бархатным, темным глазам выражение.
– День добрый! – Полицейский взошел на террасу, быстро осмотрелся и, не став дожидаться приглашения, деловито уселся на лавку рядом с Варварой Сергеевной.
Самоварова тут же почувствовала почти забытый специфический запах, замешанный на запахах форменной кожи, планерок и экстренных совещаний, табака и архивных бумаг, протоколов, инструкций и растворимого кофе, матюгальников оперов и истошных воплей задержанных.
И темно-синие, повернутые по нынешней моде, оголявшие лодыжки джинсы, и слишком яркая для такой должности розово-красная рубашка-поло с вышитым в уголке наездником, и даже легкие ноты хорошего одеколона не спасали парня от этого запаха.
– Кто у вас работает на участке? – Он несколько раз моргнул, хлопая густыми черными ресницами, и снова внимательно огляделся. Но рассматривать, кроме бетонных стен, колченогого стола со странно смотревшимся на нем белым фарфоровым сервизом, да очевидно не обрадовавшихся его появлению женщин, было нечего.
