— И на чем же оно основано?! — вскинула брови невролог. — Вы не врач, вы — свидетель защиты.
— Безусловно! — кивнул головой офицер.
Обвинительница, сжав тонкие длинные губы, покосилась на него с неприкрытой ненавистью.
— Как он может быть свидетелем, — перевела она на докторшу возмущенный взгляд, — он же соучастник!
— Экая ты шустрая! — с интересом поглядел на нее офицер. — Ты тут что, организацию банды нам шьешь?
Обвинительница ни капли не смутилась:
— На работе он часто заде-е-е-рживается, — многозначительно растянула она, теперь уже обращаясь к поджарому, сидевшему рядом с ней. — Страсть пожирает совесть!
Мужчина, не отреагировав на ее слова, перевернул анкету чистой стороной вверх:
— А давайте-ка лучше пульку распишем… Полковник, — вытянул он шею в сторону офицера, — вы же наверняка неплохо играете!
— Играю, — с неприязнью ответил тот, — но с вами играть не буду. Гусь свинье не товарищ!
Докторша привстала и постучала ручкой по столу:
— Попрошу сохранять порядок! Вы, — ткнула она ручкой в сторону обвинительницы, — не забегайте вперед! А вы, — повернулась она к поджарому, — не забывайте, куда пришли. Ну а вы, — обратилась она к квадратному, — не хамите!
— А-ха-ха! — вдруг оглушительно захохотала обвинительница. — Хами — не хами, вы же все тут играете краплеными картами!
Она вышла из-за стола и, приблизившись к старушке, схватилась за брошку на ее балахоне.
— Вот вы, например, украли мою брошку! — визгливо заверещала она. — Да еще посмели прийти в ней на консилиум!
— Деточка, — бабуля с силой ударила нахалку по руке и, кряхтя, встала со стула. — Эту брошку я сдала в лавку старьевщицы. К тому же у вас есть своя! — ткнула она скрюченным пальцем на рубинового паука на груди обвинительницы. — Она ведь вам от раскулаченной прабабки досталась? — язвительно спросила она.
Балахон на старушке превратился вдруг в велюровый, бутылочного цвета халат с вышитой на груди розой. Вытащив из его кармана колоду потрепанных пухлых карт, она элегантным жестом бросила их на зеленое сукно. — Вы чертите, чертите пулю, доктор, — молодым, залихватским голосом обратилась она… к Валерию Павловичу.
Ну конечно, это был Валера!
Варя собралась было к нему подбежать, но поняла, что не может сдвинуться с места — ее ноги будто увязли в бетоне.
— Страсть пожирает рассудок! — сама от себя не ожидая, громко выкрикнула она. — Просто у одних полностью, а у других он восстанавливается!
— Ты это кому тут чешешь, тварь? — Обвинительница развернулась и медленно направилась в ее сторону.
Двигалась она как зомби — широко расставив обтянутые черными кожаными легинсами длинные ноги, руками же, раскинутыми в стороны, словно прощупывая пространство. Глаза ее закатились, обнажая белки.
— Ты больной жене полкана про свой восстановленный рассудок втирать будешь! — выкрикивал ее перекосившийся рот. — Моралисты хреновы! Вы все тут играете краплеными картами!
— Деточка, — приоткрыв откуда-то взявшийся на столе бархатный ридикюль и вытащив из него тугую пачку советских красных десятирублевок, подала бодрый голос старушка, — такова жизнь. Такими всегда и играют! Доктор, предлагаю десять копеек за вист.
— Неправда! — возмутилась Самоварова. — У меня давно все по-честному! Я делаю ремонт в его квартире, — ткнула она пальцем в Валеру, — и он подарил мне платок!
— На котором ты и задушишься, — прошипела, остановившись от нее в паре метров, обвинительница, — когда твой престарелый принц наконец тебя бросит.
— Ва-а-лера! Скажи им всем, что мы скоро распишемся!
Кошмар закончился.
Варвара Сергеевна проснулась от собственного крика.
* * *
После завтрака, который порадовал воздушным «детсадовским» омлетом, пришел Валерий Павлович и принес мобильный, а к нему — нежданный подарок, коробочку с беспроводными наушниками.
— Держи вот, музыку будешь слушать! Загрузи приложение, там есть все, от классики до шансона.
На все расспросы, когда ее выпишут из больницы, он отвечал уклончиво:
— Варюш, потерпи еще несколько дней. Надо прокапаться, отоспаться. Давление нормализуется, гемоглобин поднимется — и выпишут, — гладя ее по руке, уговаривал он.
— Валер, — мягко отодвинула она его руку и присела на кровать, — не юли! Что со мной было? С давлением и гемоглобином не держат в неврологии. И не пытают странными вопросами.
— А ты можешь на них ответить? — то ли с надеждой, то ли отчаяньем спросил доктор.
— Я уже отвечала.
— Давай попробуем еще раз.
— Давай! — приняла воинственный вид Самоварова. — Валяй, спрашивай!
Валерий Павлович уж было напялил на лицо терпеливое «врачебное» выражение, но, поглядев на нее внимательно, вздохнул и как-то слишком грустно улыбнулся.
— Что ты помнишь последнее?
— Опять двадцать пять! Последнее из чего? — с ходу завелась Варвара Сергеевна.
— Из произошедших перед тем, как ты оказалась здесь, событий.
— Ты ушел на работу. На собеседование к Вислакову, — произнеся эту фамилию, она почувствовала, как сердце заколотилось быстрее. Что-то в этой фамилии и в доморощенной детективной истории, которой Анька с ней поделилась, было очень важное. Как будто само сочетание букв — ВИСЛАКОВ — было косвенной, но важной ниточкой к распутыванию тугого узла.
— Было такое.
— Не сомневаюсь, что тебя взяли.
— Взяли… Значит, что было после ты не помнишь?
— Не помню, но понимаю. Я отключилась в своей квартире, из моей головы вывалился ряд событий. А судя по тому, что сейчас на дворе середина ноября — этих событий много, — беспристрастно констатировала Самоварова, словно речь шла о другом человеке. — Но только совершенно не понимаю, почему ты не хочешь мне помочь!
— Варюша… Ты должна вспомнить сама. А может, лучше и не вспоминать… Ничего фатального в том, что ты не помнишь, нет, поверь, — лгал он, не глядя ей в глаза. — Со временем все восстановится.
— Мне не надо «со временем». Я хочу знать правду сейчас.
Доктор пересел на кровать, и приобняв ее за колени, уткнул в них голову.
— Прости меня, пожалуйста…
— За что?
— Я был к тебе невнимателен.
— Ну, довольно… — Наблюдая его минутную слабость, она готова была расплакаться. — Слушай, принеси-ка платок, что ты подарил мне в Риме! — пощекотала она доктора за шею.
— Я подарю тебе еще много платков, — вытащив из-под одеяла ее голую ногу, доктор прильнул губами к ее ступне.
От столь неожиданной ласки Самоварова смутилась окончательно.
