— Варь, вообще-то я доктор…
— И это видно невооруженным глазом! — продолжала деланно веселиться она, между тем, надвинув на себя одеяло, она вся сжалась в ожидании медицинского приговора.
Доктор внимательно изучал лист заключения по МРТ:
— В головушке твоей все чисто. Опухолей нет, инсульта тоже. Так… — он перешел к распечаткам анализов крови, — Здесь тоже все неплохо. Но гемоглобин ожидаемо низкий, критично низкий… Лейкоциты в норме, СОЭ тоже. Даже не знаю, что и…
— Что и думать, — закончила за него Самоварова.
Лицо доктора выражало растерянность, смешанную с некоторой долей облегчения.
— Валер, — подоткнув под спину подушку, присела на кровать Варвара Сергеевна. — Пожалуйста, хоть ты прекрати меня мучить! Объясни, как я оказалась в реанимации. Что со мной, черт побери, произошло?
Доктор бросил листки на стул и принялся вышагивать по палате.
— Ты потеряла сознание. К счастью, в квартиру зачем-то вернулась твоя дочь и тут же вызвала «скорую». Давление было ниже некуда… Замедлилась сердечная деятельность. Тебя доставили в реанимацию. Ты пролежала там сутки. Состояние стабилизировалось, тебя перевели в палату. Ставили капельницы. Еще почти сутки ты спала. Ни на один вопрос о том, что предшествовало случившемуся, ты так и не ответила, — вещал он чужим голосом.
— Господи… — обхватила себя руками Варвара Сергеевна. — Но я действительно не знаю, что этому предшествовало! Неужели ты думаешь, я лгу?! — не в силах себя сдерживать, закричала она. — Зачем мне лгать? Для лжи нужен смысл!
— Уф… Именно этого мы и боялись, — подскочил к ней Валера. — Твоей реакции.
— Какой, к черту, реакции?! На то, что у меня упало давление и понизился гемоглобин?
— Варя… — Приобняв ее, доктор пытался говорить спокойно. — Ты должна успокоиться и попытаться ответить на один простой вопрос.
— Я спокойна! — Она скинула с себя его руки. — Задавай любые вопросы, только не делай из меня идиотку!
Валерий Павлович присел на краешек кровати.
— Что ты помнишь последнее? День, час, событие… Это очень важно, чтобы понять клиническую картину.
— Ты можешь убрать из своей речи ваши врачебные формулировки? — злилась Самоварова, с горечью понимая, что злится не на доктора, а на себя, полоумную развалюху.
— Хорошо… — выдержал паузу Валерий Павлович. — Постараюсь…
Она схватилась руками за голову, которая трещала от напряжения.
— Утро. Ты ушел на работу. Я собираюсь в поликлинику, потому что ты заставил меня сдавать очередные чертовы анализы.
— Дорогая моя, ты постоянно чертыхаешься!
— Слушай, ты вроде атеист? Или как?
— В свете случившегося поверишь во что угодно, — изрек, глядя куда-то в стену, доктор. — Если бы Аня случайно не вернулась домой, все могло закончиться гораздо плачевней.
— Вот и дай мне информацию! — срывающимся голосом умоляла Самоварова. — Я говорю тебе правду, скажи и ты мне!
— Варь… Я каждое утро ухожу на работу и время от времени прошу тебя сдать анализы. Вспомни что-то конкретное — обстоятельства, детали.
— Обычное утро в твоей квартире. Осень. А, конкретное? После утреннего приема ты собирался на собеседование к Вислакову.
— И?
Снова это «и», напористое, как вражеский танк и вместе с тем пугливое, как начинающий воришка.
— И?! И все!
Самоварова откинулась на подушку и прикрыла глаза. Голова разламывалась и трещала. Это была не ее голова, а трухлявый капустный кочан.
— Прости, Валер. Я устала.
— Все в порядке, — голосом человека, у которого далеко не все в порядке, из глубины палаты отозвался доктор, — Конечно, поспи. Я попрошу, чтобы тебя не беспокоили. А завтра приду.
Проваливаясь в липкое бессилие, Самоварова подумала о том, какие это, в сущности, пустяковые понятия — «сегодня», «завтра» и «вчера».
Нет никаких «вчера».
Есть блоки воспоминаний.
Они бывают разные — состоящие из бликов солнца на бокалах с просекко или синюшных пятен на лицах трупов.
«Сегодня» всегда незаметно, а «завтра» — неизвестно.
К вечеру привезли ужин, но она, не желая выныривать из бесцветной дремы, от еды отказалась.
А вот снотворное у медсестры, разлепив глаза, на случай ночной бессонницы взяла.
* * *
В самолете Инфанту несколько раз вырвало.
Когда, после очередного приступа тошноты, она вышла из туалетной кабинки, Даня как раз закончил с обедом.
По его лоснящемуся от удовольствия лицу было видно, насколько ему по душе летать бизнес-классом.
Настоящая стеклянная посуда, железные приборы и алкоголь — какой пожелаешь. И все это на удобном выдвижном столике, на белоснежной накрахмаленной салфетке.
Впрочем, как было в экономе, Инфанта, летя самолетом всего лишь второй раз в жизни, знала только по Даниным рассказам.
Окликнув стюардессу и попросив ее принести еще коньяка, Даня приобнял бледную, измученную Инфанту.
— Ну что ты, радость моя, расклеилась? Приедем — сходи к гастроэнтерологу. Вероятнее всего, ты подхватила какой-то кишечный вирус.
Она сжалась и попыталась от него отстраниться.
В ее ушах звенел голос, которым он только что обратился к стюардессе. Таким спокойным, четким и самоуверенным тоном, как правило, разговаривают с обслугой многого добившиеся люди.
Да и речевые обороты вроде «радость моя» вошли в его лексикон неожиданно — на отдыхе в роскошном отеле.
Она почувствовала жгучее раздражение. При чек-апе в отеле с его карты списали все, что на ней было — смешные сто тысяч рублей, это и было его «участием» в отдыхе.
Остальную сумму — почти вдвое больше — она доплатила наличными.
«Интересно, он хоть поинтересовался, сколько на самом деле стоил день проживания в отеле? И сколько стоят билеты? Или он и впрямь думает, что кто-то способен делать людям такие огромные скидки? А если даже так, почему бы, уж коль я его баба, хоть для проформы не поинтересоваться, откуда у меня такие крутые партнеры?! Инфантил, привыкший жить маменькным умом… Хорош только в постели…»
Вспомнив про постель, Инфанта против воли почувствовала горячую волну внизу живота.
Она придвинулась к Дане и погладила его по ширинке.
Ничуть не смущаясь прохаживающейся по рядам стюардессы, он тут же прильнул к ее рту жирными от еды губами.
— А пойдем в туалет? — жарко зашептал ей в самое ухо.
— Неудобно…
— Ты иди первая, а я подойду… будто ты прокладку сумке забыла.
