Как только прикрылась дверь, Варвара Сергеевна тут же пожалела о своем упрямстве.
Здесь не было ни телевизора, ни книг. И не было мобильного.
Она лишилась пусть не желанного, но все же собеседника, к тому же обладавшего куда большей, чем она сама, информацией.
Дав волю слезам, Самоварова, уткнув лицо в подушку, зарыдала.
Видит Бог, она упрямилась не из вредности!
Она и в самом деле не помнила, что произошло четырнадцатого ноября.
* * *
После обеда пришел Валерий Павлович. Принес цветы.
Небольшой, недешевый букет был явно составлен флористом.
Сиреневые розочки, сиренево-голубые колокольчики и сиреневые же гвоздики.
Вид у доктора был подтянутый и неестественно бодрый.
«Передо мной хорохорится!» — отчего-то обрадовалась Самоварова.
Поставив букет в раздобытую по дороге в палату литровую банку, доктор по-хозяйски расположился на стуле.
Самоварова, на сей раз без стеснения, внимательно его разглядывала.
Поджарый, худощавый, хорошо сохранившийся мужчина под шестьдесят с упрямой складкой меж русых бровей.
Дневной свет, проникавший в палату сквозь трепыхавшиеся от ветра жалюзи, падал на его лицо. Он явно наспех брился, на загорелой коже щек и подбородка местами торчали колючие волоски.
И ей вдруг отчаянно захотелось прижаться к его лицу губами!
Зацеловать его, нашептать в упрямую складочку на переносице какие-то магические, неизвестные даже ей самой слова.
Но, повинуясь ситуации, она продолжала выжидающе лежать на кровати.
Из-под белого халата доктора выглядывали джинсы и рукава темно-синего шерстяного джемпера. Верхние пуговицы халата были не застегнуты, и это позволяло ей разглядеть надетую под джемпер белую, в синюю полоску, рубашку.
Рубашка показалась знакомой.
Точно, она лежала на гладильной доске в его квартире!
В тот самый день, когда он угощал Варвару Сергеевну рыбой, запеченной в фольге, и когда после десерта, состоявшего из кофе, эклеров и ее папирос, они незаметно и вполне естественно переместились в его комнату…
За окном целый день лил дождь, она наврала дочери, что сидит в кафе с подругой.
Подругу звали Ларка Калинина, когда-то она служила следователем в центральной городской прокуратуре. По долгу службы отправилась в Грозный, где ее вместе с коллегой боевики захватили в плен.
Через одиннадцать месяцев жизни в яме прокурорам чудом удалось сбежать.
После реабилитации Калинина перевелась на должность следователя в небольшой областной городок, где с ней и познакомилась майор Самоварова.
За проявленное мужество Ларке дали орден и звание подполковника, а Варвара Сергеевна так и вышла на пенсию майором.
Остаться работать в отделении под начальством полковника Никитина для нее было важнее, чем перепрыгивать в прокуратуру, куда ее звали не раз.
«Полковник давно уже просто друг… — будто бы оправдалась перед самой собой Самоварова. — У него сейчас сыскное бюро…
— Я прекрасно помню, кто ты! — наконец заговорила Варвара Сергеевна, — Помню, какие у нас отношения. И, конечно, я помню свою биографию.
Доктор, не сводя с нее задумчиво-грустного взгляда, кивал.
— Но я совершенно не помню, как давно я здесь, и как оказалась… Только ты этой Маргарите Ивановне не говори. Опять залечат до смерти! — натужно хохотнув, попыталась пошутить она.
— Не надо так думать. Здесь хорошие специалисты.
— И что мне эти специалисты?! — Моментально вспыхнув, Самоварова приподнялась на локте. — Ты меня спас от таких вот специалистов с их протокольным лечением, я еще не выжила из ума, я прекрасно все помню! Вот как ты сейчас вошел — так и вспомнила! — с жаром продолжала она. — Я и вчера, когда вы с этой дамой здесь меня пытали, помнила, но только плоско, без эмоций, а сейчас уже помню объемно, по-настоящему, слышишь?!
— Милая моя! — Доктор вскочил со стула и, наклонившись над кроватью, схватил ее в объятия.
Варвара Сергеевна, с трудом сдерживая слезы, уткнулась носом в его плечо.
Поглаживая ее по щеке, он тихо напел ей в ухо:
— Дачу нашу помнишь?
Варвара Сергеевна ловила губами и веками тепло его пальцев.
— Жасмин, круассаны… А еще красное вино напополам с дождем…
Было грустно, что все это осталось в прошлом, и радостно от того, что это случилось в ее жизни.
— Ты начала писать роман…
— Точно. Но писатель из меня никудышный.
— Алину помнишь?
— Сапсан. Подмосковный дом напыщенного папенькиного сынка. Чернобровая Жанка-распоряжайка. Бригада строителей. Пропавшая хозяйка
[3].
— Все верно, любимая… — до одури нежно поцеловал ее в висок Валера.
— Потом мы уехали в Рим. Дивные фонтаны, булыжные мостовые, кафе, где вместе с кофе бесплатно раздают счастье, шумливые толпы туристов, Колизей, Пантеон, — задыхаясь от опережавших слова, прорвавшихся сквозь невидимую плотину воспоминаний, взахлеб перечисляла она.
— Было…
Перехватив рукой его запястье, Варвара Сергеевна прильнула к нему губами.
Ну… какой же он любовник?
Он, выходит, муж.
— Что было потом? — отстранившись, чтобы видеть ее лицо, осторожно спросил доктор.
— Мы вернулись в твою квартиру.
Он присел на краешек стула:
— И?
Его лицо вдруг закрыла тень.
Самоварова зажмурилась.
«Мне показалось… Это все ветер, играющий с жалюзи, и облака, набежавшие на солнце. Я же сама попросила медсестру приоткрыть форточку».
Открыв глаза, она увидела, что лицо доктора вновь оказалось в полоске яркого солнечного света.
Но тень, успевшая исчезнуть, на нем все же побывала.
— А теперь я оказалась в больнице, — выдавила она из себя.
Раздался стук в дверь.
— Не помешаю?
По обманчиво-мягкому тембру голоса вошедшей Самоварова сразу же узнала невролога.
Валерий Павлович нехотя отлип от нее и пошел навстречу коллеге.
Поздоровавшись друг с другом, доктора вышли из палаты.
Через пару-тройку минут доктор вернулся.
— Готовы результаты МРТ, анализы крови и мочи, — сообщил Валерий Павлович.
— Класс! — гоня от себя страх, тут же перебила его Самоварова. — Уж про мочу-то с мужчиной самое то потрещать!
