«Почему положили в одноместную? — удивилась она. — За отдельную палату с удобствами, как правило, берут деньги».
«Как давно я здесь?» — ополоснув лицо холодной водой, растревожилась Варвара Сергеевна.
Голова почти не кружилась. Есть не хотелось, но мучительно хотелось курить.
Открыв тумбочку, Варвара Сергеевна нашла в ней аккуратно разложенную на полке одежду. Черная кашемировая водолазка, брюки, бюстгальтер, трусы, резинка для волос.
Не было сумки и обуви.
Она приоткрыла входную дверь.
По коридору, катя перед собой железный столик, переполненный грязной посудой, шаркала пожилая нянечка.
— Ой, можно вас? — Самоварова открыла дверь настежь.
— Что, голуба? — не прекращая движения, проворчала та.
«Голуба…»
Вроде бы совсем недавно ее так кто-то назойливо называл, но кто?!
— Зайдите ко мне на минутку, — жалобно попросила Самоварова.
Нянечка нехотя откатила к стене стол и, бросив взгляд по сторонам, подошла к двери.
— Ну, что стряслось? Обед вам пока не выписан.
— И что же мне есть?
— Так врача позовите лечащего, с ним и разбирайтесь.
— Послушайте, — зашептала Самоварова, — вы можете раздобыть мне чашку кофе и сигарету?
На лице пожилой простоватой женщины, много повидавшей на своем веку, вопреки опасениям Самоваровой, отразилось не возмущение, а усмешка.
— Че, прямо очень приперло?
— Очень! Я отблагодарю!
— Ладно! — шепнула нянечка. — Зайду позже.
Варвара Сергеевна снова кинулась к тумбочке. Кошелька и телефона среди вещей не было.
Но в кармане брюк, будто ангельский подарок, завалялась смятая пятисотрублевая купюра.
Вероятно, перед тем как здесь очутиться, она где-то взяла впопыхах сдачу, потому что обычно она аккуратно складывала деньги и мелочь в кошелек.
«Черт! — и радостно, и тревожно щекотнуло внутри. — Я не могу вспомнить, откуда в кармане брюк деньги, зато я точно знаю, что они оказались там вопреки моим обычным привычкам».
Минут через десять дверь тихонько приоткрылась, и в палату юркнула нянька.
— На вот! — сунула она Самоваровой в руку двойной пластиковый стаканчик, наполненный жидкой коричневой бурдой, — И еще… — Она достала из кармана халата пачку каких-то дешевых сигарет.
— Возьму парочку? — заискивающе спросила Варвара Сергеевна, чувствуя себя школьницей.
— Ты только это… С курением здесь строго! В общий туалет лучше не ходи, там курят, конечно, но наши постоянно гоняют. А на улицу тебе нельзя.
— Это еще почему? — удивилась Самоварова.
— Так из реанимации ты, потому и еду пока на тебя не выписывают.
— А что это за отделение? Неврология?
— Да.
Нянька приоткрыла дверь туалета и деловито осмотрела помещение.
— Лучше здесь щелку между дверью и полом чем-нибудь подоткни и воду горячую включи. С блатными-одноместными здесь не так строго. Но все равно поаккуратней. В обход врачебный не попади.
— А когда они ходят?
— Знамо когда — утром и вечером. Твоя уже была сегодня. А дежурный теперь только вечером зайдет.
— А процедуры?
— Это уж я не знаю, че там тебе назначили…
Отблагодарив явно повеселевшую от пятисотки няньку, Самоварова, прислушавшись к ее советам, подоткнула щель в туалете полотенцем и до предела вывернула кран с горячей водой.
После первой затяжки приятно закружилась голова.
Клубы пара слизывали дым, и Варвара Сергеевна, прихлебывая отвратительный кофе, попыталась разложить все по полочкам в своей плывущей голове.
Итак… Что за интересный случай?
Невролог и психиатр.
Она не помнит, как здесь оказалась.
Она была в реанимации. Сколько часов или дней?
Сегодня утром ей сделали МРТ головы.
Два года назад она уже лежала в больнице, в отделении психиатрии.
Больница была «ментовской», ведомственной.
У нее есть взрослая дочь, Аня.
Валерий Павлович — не только психиатр, но и любовник, познакомилась она с ним возле отеля, где произошло двойное убийство. Танцор и богатая дама. Преступление так и не было раскрыто.
Это всего лишь набор сухих фактов, не вызывавших ни беспокойства, ни радости.
Но она точно знала, что не всегда было так.
Ведь был же вихрь из красочных, живых картинок, пока рядом сидел Валерий Павлович!
А теперь остались одни факты…
Пока она была в реанимации ей словно сделали анестезию души.
Не дотянув сигарету и до половины, Самоварова кинула окурок в унитаз.
Мучительно хотелось спать.
Чуть позже пришла медсестра и, разбудив, недовольным голосом начала допрашивать, почему она самовольно выдернула незаконченную капельницу.
Пробубнив в ответ что-то невнятное, Варвара Сергеевна подставила ей руку с катетером.
После капельницы с препаратом железа уже знакомая нянечка принесла обед.
От жидких щей Самоварова отказалась, а порцию второго — котлеты с пюре, съела лишь половину.
Хлебнув невкусного чая, она сжалась в калачик и проспала до самого вечера.
В палату зашла дежурная врач.
Осмотрев ее безразличным взглядом и формально расспросив о самочувствии и сделав какую-то пометку в журнале, она быстро, ничего не комментируя и не прощаясь, ушла.
Не отказавшись от снотворного, принесенного медсестрой, и выкинув в унитаз остальные таблетки, Самоварова, под ставшим уже привычным за стеной «ма-ма, ма-ма», уснула уже до утра.
* * *
Неожиданным огорчением стали молодые девки на пляже.
Отель был небольшой, девок было мало, и почти все они были с мужиками, но это ничего не меняло.
Даня, хоть и старательно делал вид, что его вовсе не интересуют красивые женские тела, нет-нет да и разглядывал их поверх планшета.
Инфанта оценивала себя объективно.
Она все еще была гибкой и стройной, но, увы, уже не столь молодой, как эти нахальные загорелые газели.
На ногах кое-где проглядывала сеточка вен, а поверхности бедер хоть и не чудовищно, но заметно при свете солнца были поражены целлюлитом.
Через несколько дней, когда походы на пляж превратились в привычку, Инфанта все чаще испытывала напряжение: а вдруг, пока она вставала с лежака, Даня успел разглядеть ее несовершенства?!
