Душевнобольные живут в искаженной реальности.
В какой-то страшный, возможно, самый страшный момент своей жизни Ольга поняла, что снова оказалась в плену иллюзий. Крупица остававшегося в душе пианистки здравого смысла заставила ее признать полное поражение.
Выход в реальность был один — физическая смерть.
Через несколько дней после похорон Варя ожидала на остановке троллейбус. Подошел Кондитеров. Его худощавое, со впавшими щеками язвенника лицо было привычно неприветливым. Сдержанно кивнув, сосед встал поодаль. Когда подошел троллейбус, ставший в свой выходной обычным пассажиром Кондитеров, войдя в салон, неожиданно сел рядом с Варей.
Несколько остановок они проехали в полном молчании.
— А ведь она даже красивая была, — вдруг тихо сказал сосед.
— Кто? — не желая развивать и без того не оставлявшую ее днем и ночью тему, сухо спросила Самоварова.
— Да ебанашка эта с пятого.
Сглотнув, Варя пожала плечами:
— Мужчине виднее.
— И ведь вспоминать-то о ней спустя годы будут только то, что она самоубийца.
— Она еще и убийца. Сложись все иначе, девочка могла погибнуть, — после тяжкой паузы ответила Варя.
Весь оставшийся до нужной ей остановки путь они проехали в молчании.
* * *
Первое, что почувствовала, проснувшись, Инфанта, была нестерпимая головная боль.
От сухости язык прилип к небу. Предметы вокруг — дешевая хозяйская люстра на потолке, дверная ручка, эстамп на стене напротив — то приближались, то удалялись, издевательски не желая занять обычные места.
Она с омерзением вспомнила, что накануне прикончила почти всю бутылку виски.
Давно забытое, откуда-то из бродяжьей юности похмелье, будто поджидало ее все последние условно благополучные годы, чтобы теперь обрушиться со всей своей дьявольской силой.
Почувствовав сильнейшую, необъяснимую тревогу, она нашарила рукой мобильный.
Так и есть…
В ночи она переписывалась с Даней!
Ее длинные сообщения с кучей смысловых ошибок — слов, которые додумал и подставил за нее телефон были полны страстных интимных признаний.
Давя в себе глубокий стыд, она старалась не читать свои послания, попытавшись сосредоточить внимание на Даниных ответах.
Конечно, он был на работе…
И что-то его постоянно отвлекало….
Ответы были коротки и ироничны.
Но, черт побери, он же ее не послал!
Отвечал на каждый ее новый пьяный выкрик!
Несколько раз перечитала последнее, прилетевшее в три часа ночи:
«Спи уже, пьянчужка) Подружкам привет! Завтра буду дрыхнуть, наберу как проснусь». Инфанта немного выдохнула.
Еще раз промотав историю их переписки, она удостоверилась в том, что, к счастью, сообразила соврать, будто собрала у себя компанию школьных подруг.
Первым делом она решила доковылять до ванной и прочистить желудок.
В голове пролетел образ одной детдомовской девчонки, которая после совместного распития украденной из сумки воспитательницы водки, научила ее засовывать два пальца в рот, чтобы «протрезветь и прочиститься».
Та бутылка объемом 0,33 л была в нетипичной для национального напитка таре — в таких бутылках когда-то ее мать, по особым случаям, приносила в дом дефицитную газировку.
Какой же это был год? Наверное, девяносто третий…
Первый опыт алкогольного опьянения она получила в неполных тринадцать.
Встав с кровати и сделав пару шагов, она обо что-то запнулась. Мизинец правой ноги пронзила острая резкая боль.
Под ногами лежал красный чемодан. Рядом валялись трусы и лифчики, а из угла комнаты глядел помятый, большой фирменный пакет с оторванными ручками.
Вспомнив о содеянном, Инфанта осела на пол.
Сцены, замелькавшие перед глазами, были похожи на жуткий, не имевший права на существование сон.
— Или все-таки сон? — шепнула она своим трясущимся, как у древней старухи, пальцам.
Откинув ногой чемодан, она выскочила из комнаты.
Склонившись над лестничным пролетом, что есть мочи заорала:
— Жару-а-а!!!!
Ответом ей была одуряющая, до звона в ушах, тишина пустого дома.
По лицу ручьями стекал пот.
Она вернулась в комнату — и не обнаружила следов крови.
Затем чуть было не спустилась вниз, чтобы проверить, где шляется этот пес.
Но тут же поняла, что проверять не стоит.
Она прекрасно знала, где он.
Вернее, его тело.
Инфанта едва добежала до унитаза — ее вырвало.
И еще долго рвало, до желчи, до хрипов и удушающего спазма в горле.
Приказав себе не думать, она залезла в душевую кабину.
В ней пахло хлоркой, а на полочке стоял почти полный гель для душа с ароматом пачули.
Может, все-таки, сон?!
Усевшись на пол под «тропическую» лейку душа, недавно установленную слугой взамен старой и неудобной, она заставила себя до мельчайших деталей вспомнить подробности вчерашнего вечера.
Господи, как же такое могло произойти?!
Она всего лишь хотела, чтобы убогий прекратил, хотела хорошенько его проучить, но не лишать жизни!
— Это ты, тварь, во всем виновата! — завыла она. — Ты поставила на мне клеймо! Внушила, что я всего лишь животное, бездомный щенок, которого можно приласкать, а потом, за ненадобностью, выбросить на помойку!
Не в силах справиться с раздиравшими ее ненавистью и страхом, Инфанта молотила кулаками по плитке в ванной и, выкрикивая сдавленным голосом проклятия, исступленно рыдала.
* * *
Через час она кое-как успокоилась.
От тела нужно было избавиться, не привлекая внимание соседей.
Но в ее растерзанную, отупевшую от боли голову ни приходило ничего путного.
Дабы окончательно не замусоривать свое биополе перед грядущей поездкой в «рай», она решила не прикасаться к мертвецу до возвращения из отпуска.
Выпив с пол-литра кофе, пакет с которым она с трудом отыскала в кухонных ящиках (порядок в них, так же, как и во всем доме, поддерживал покойный слуга) Инфанта сделала три звонка.
Первый — хозяйке дома, которой сообщила, что сегодня переведет деньги за жилье до конца года. Риск того, что в ее отсутствие эта суперзанятая толстая баба, на шее которой сидела вся ее семья, появится в доме, был сведен почти к нулю. До сегодняшнего дня она еще не показывалась здесь ни разу. Хозяйку интересовала только своевременная оплата коммуналки и арендная плата за жилье в обход налогов.
