За несколько дней до своей кончины она поднялась к Аньке и трясущейся рукой передала ей запечатанный почтовый конверт.
Собиравшаяся в роддом Анька сунула его в какой-то ящик и тут же о нем забыла.
Вспомнила внезапно, когда Варвара Сергеевна, пришедшая навестить дочь и внучку, за чашкой чая завела разговор о бессменной, прожившей долгую жизнь, домушнице.
Раскрыв конверт, Варвара Сергеевна обнаружила в нем небольшую рубиновую брошь в виде паука и приложенную к ней записку. Местами неровным, но аккуратным крупным почерком на тетрадном клетчатом листе было написано следующее:
«Варюшка! Есть на мне грех. Когда мы с тобой ворошили трагедию с Рыбченко, каюсь, за давностью лет и в силу возраста, я об этом не сразу и вспомнила. А когда, по весне, решилась сказать, ты уже переехала обратно к доктору, и я не сочла нужным тебя будоражить. Эту брошь я нашла в квартире Ольги в день трагедии. Она валялась на полу среди мусора. Началась шумиха, и я машинально положила брошь в карман. Думала так: Регинка подрастет, отдам ей ее наследство. Рубины в ней искусственные, но вещица старинная. Эту брошь носила Ольгина бабка и все приговаривала, что вещица эта имеет огромную силу.
Да видишь как вышло… Отдавать стало некому.
Реши сама, что с ней делать. Хочешь — выброси, хочешь отдай в антикварную лавку. Будь счастлива и не забивай голову прошлым. Жизнь коротка. Живи настоящим».
Регинин мальчик появился на свет в конце июля.
Учитывая возраст матери и ее, как выяснилось при обследовании, расшатанное здоровье, врачам пришлось прибегнуть к кесареву сечению.
Мальчик пришел в мир здоровым и крепким.
Черноглазого смуглолицего сына она назвала Жаруа.
Схема односторонней, через Петра Анатольевича связи, сыграла с ней злую шутку — после его ареста оборвался контакт с другими членами ордена, в том числе и с Максимом Григорьевичем, хранившим общаг.
Разыскивать бухгалтера отошедшая от дел Инфанта не стала.
Скопленных ею денег хватало на пару-тройку лет, хоть и скромного, но безбедного существования.
Загородный коттедж пришлось сменить на однокомнатную квартиру в удаленном от центра районе. Шанс встретить в этом спальном, непрестижном районе кого-то из прошлой жизни был минимален.
Первое время малыш спал в плетеной корзинке рядом с кроватью Регины.
А когда ему исполнилось полгода и его тельце налилось и окрепло, мать устроила ему ложе в своей постели.
У субтильной Регины оказалось неожиданно много молока.
Кормящая мать питалась правильно, и, слушая классическую, в мажорных тональностях музыку, подолгу гуляла с коляской в ближайшем к дому парке.
По утрам она первым делом открывала настежь шторы, и, если за окном было солнце, подключив к мобильному портативную колонку, врубала «Золотое пятно» «Наутилусов».
Взяв Жаруа на руки, Регина подходила к единственному украшению в их скудно обставленной, идеально чистой комнате. Это был обработанный в фотошопе портрет в тяжелой бронзовой раме.
На снимке, глядя в объектив неизвестного южного умельца, сидела молоденькая Аря. Вместо вытравленных Аньки и пальмы рядом с ней красовалась цветущая магнолия.
— Видишь, какая у нас красивая бабушка! — поднося сына к портрету, приговаривала она. — Всю жизнь она ловила преступников и преступниц. Даже Элку-одноглазую, прогремевшую на весь город в девяностых, представь, вычислила и поймала. Про это в газетах писали. А одну преступницу взяла и отпустила… Не упустила, сынок, а отпустила, это разные вещи… Может быть, когда-нибудь мы навестим нашу бабушку. А что? Свалимся, как снег на голову!
Вылупив свои угольные глазенки, Жаруа внимательно слушал, теребил мать за губы и улыбался.
