Из будки выскочил недовольный охранник.
Самоварова приоткрыла окно:
— Областная служба газа, — нетерпеливо бросила она. — Поступил сигнал: в девятнадцатом доме утечка.
Прежде чем выйти из машины Варвара Сергеевна зашла в чат с Никитиным и, разобравшись в опциях приложения, кинула ему точку своей локации.
* * *
Калитка, как ждали, оказалась не заперта.
Участок, принадлежавший гражданке Перетятько выглядел ухоженным, по крайней мере, та его часть, что была перед домом: аккуратные ряды голых, подстриженных не так давно кустарников, стена здоровых, рослых сосен вдоль забора.
Весь участок Варвара Сергеевна решила не обследовать: был риск, что где-то за домом или у соседей есть собака, которая поднимет лай.
Стараясь ступать как можно тише, она поднялась по ступенькам крыльца и толкнула входную дверь.
Если вышла ошибка и в доме находится вовсе не тот, кто ей нужен, она придумает, как распедалить ситуацию.
Прихожая хоть и впечатляла (особенно после Ларкиной хрущевки) размерами, выглядела простовато — гладко выкрашенные стены, незамысловатые прямоугольные светильники, потертый серый пуфик, зеркало в дешевой деревянной раме.
Открытая дверь гардеробной комнаты обнажала ее содержимое: аккуратно развешанные на плечиках несколько женских — подлиннее и покороче — пальто и шубок; на внушительных размеров обувном стеллаже сгрудилась новенькая, модная, преимущественно на высоких каблуках, обувь.
Все вещи, включая обувь, были черными, кроме одной, на контрасте сразу бросавшейся в глаза: длинного белого пальто.
Где-то за стеной едва слышно гудел телевизор.
Решив в целях безопасности не разуваться, Варвара Сергеевна вытерла ноги о грязный, с налипшей на него листвой, коврик.
После незаконного вторжения терять ей было нечего. Миновав прихожую, она очутилась в большом, таком же безликом помещении.
Это оказалась столовая, совмещенная с кухней.
Кухня, как известно, — сердце любого дома.
И пахнет в каждой кухне по-особому. Даже хорошая вытяжка не спасает от едва уловимой, непохожей на другие, сложной композиции запахов.
По кухне про обитателей квартиры можно узнать многое, тем более если это не просто кухня, а кухня-столовая.
Обитательницы частных домов обычно хвастают здесь нарядной, убранной под стекло посудой, изысканными вазами и дизайнерской мебелью.
На стены любят вывешивать оригинальные натюрморты и семейный иконостас.
В этой столовой царила скучная, безликая, неуловимо пахнущая хлоркой серость.
Обеденный, на шесть персон, прямоугольный стол был абсолютно пуст — ни сахарницы, ни солонки, ни салфетницы.
Единственное, что украшало помещение, — парочка посредственных акварелей, два неинтересных натюрморта и гладкая полка, утыканная псевдо-старинными безделушками и выцветшими фотографиями в бронзовых рамках.
Подойдя к полке, Варвара Сергеевна взяла в руки одну из них.
Средних лет женщина, одетая и причесанная по моде шестидесятых годов, равно как и мужчина с ней рядом, не вызвали никаких, даже самых отдаленных воспоминаний.
Рассмотрев остальные фото и повертев в руках штампованную фарфоровую пастушку с грубо заломанными кудрями и корзинкой цветов в руках, Самоварова не могла отделаться от ощущения, что это реквизит.
Будто хозяйка, отыграв роль в какой-то пьесе, прихватила его с собой и, не зная, куда деть, наспех пристроила на одном из пустующих мест.
На стене висели часы — на белом фоне стеклянной вечности черные, символизирующие условное земное время цифры-стражи и весла стрелок, остановившиеся на без пяти двенадцать.
Самоварова достала из кармана мобильный и вперила взгляд в черную пустоту экрана, словно из этой пустоты мог прийти ответ о том, что ей теперь делать.
Даже в больнице она не чувствовала себя такой подавленной и уставшей.
В доме было душно — окна были закрыты, батареи жарили на полную мощность.
Расстегнув пальто, Самоварова двинулась на звук телевизора.
Раздвижная дверь, не закрытая до конца, привела ее в комнату.
Переступив порог, она увидела, как на экране внушительных размеров телевизора ведущая, энергично работая ртом, почти беззвучно передавала последние новости.
Посреди комнаты стояло два серых кресла и низкий журнальный стол, уставленный бутылками с алкоголем, стаканами и чашками, между которыми валялись вскрытые пачки не то лекарств, не то витаминов.
В нос ударил запах затхлости и перегара.
На диване, стоявшем вдоль зашторенного наглухо окна, лежала укрытая оранжевым флисовым пледом женщина.
Глаза ее были закрыты.
Одна нога выпросталась из-под пледа и свисала на пол.
По тому, как едва заметно подрагивала эта нога, было очевидно, что женщина жива.
Преодолевая отвращение, Варвара Сергеевна присела на краешек кресла и принялась ее рассматривать.
Короткий ежик темных взмокших волос, тонкий нос, болезненно-белая кожа лица.
Почувствовав на себе тяжесть чужого взгляда, женщина зашевелилась.
Потерла глаза, застонала, облизала пересохшие губы и, придерживаясь за спинку дивана, с видимым усилием приняла горизонтальное положение.
Заметив Самоварову, уставилась на нее мутным нетрезвым взглядом:
— О! Какие люди да без охраны! — развязно заголосила она. — Так и знала, что ты уже рядом! Снилась мне вчера… Нет, не вчера, только что. Да, и вчера тоже. А вообще, херовый ты следователь, Аря… Что-то долго тупила… — изрыгнула из себя хрипло. — Что не разулась-то?
— Здравствуй, Регина… Или все же Марина Николаевна? — Варвара Сергеевна, все еще не веря в то, что все это — не очередной дурной сон, машинально полезла в карман пальто и нащупала портсигар.
Затянув на себе пояс халата, Марина-Регина встала с дивана. С трудом удерживая равновесие, подошла к Самоваровой:
— У тебя там нож или пистолет? — глумливо усмехнулась она.
Не глядя на нее, Варвара Сергеевна достала из кармана портсигар.
— Угостишь? — дрожащими, цепкими пальцами Регина раскрыла портсигар и вытащила из него самокрутку. — Я же практически не курю. Зажигалку, пожалуйста, дай. — Выпустив изо рта порцию дыма, она резко закашлялась. — Всегда мечтала так же элегантно, как ты, дымить, да легкие с детства слабые. Пока здоровьем не занялась, любое ОРВи заканчивалось пневмонией.
Она вернулась на диван и схватила со стола одну из грязных чашек.
Поглядывая на нее искоса, Самоварова с трудом подавляла в себе желание вцепиться пальцами в эту щуплую белую шейку и, слушая, как захрустят кости, плюнуть в подернутые похмельем невыносимо лживые глаза. А потом выскочить, не оглядываясь… Чтобы сдохла тварь одна, совсем одна, даже не так, как Капа, с которой до последнего вздоха был рядом верный Пресли!
