— Осторожно, Саша! — Минни выглядела озабоченной. После смерти второго по счёту сына, цесаревича Алексея, который не дожил до годика, Мария Фёдоровна корила себя постоянно. Что недоглядела, не выходила, что доверилась лекарям полностью. С тех пор, когда она лично не контролировала своё дитя, у неё периодически появлялись в голосе вот такие тревожные нотки, как сейчас.
Александр Александрович осторожно поддержал качающуюся голову младенца ладонью, но получилось так, что маленький писклявый свёрток поместился на руке почти полностью.
— Своё сокровище не отдам никому! — Расцеловал каждую щечку, глазки и лобик. — А что, Пётр Александрович, кормилица достойная?
Черевин, как обычно после обращения государя к нему, приподнял подбородок и выпрямился, будто докладывал диспозицию на заседании Генерального штаба.
— Лично ездил в Фёдоровскую высматривать, ваше величество. Дом чистый, семья приличная. Карл Андреевич
[47] одобрил.
— Ну, слава Богу. Быть тому. Как успехи наших гимназистов? — Царь свой вопрос адресовал супруге, и генерал предусмотрительно откланялся под предлогом проверить посты по периметру.
Мария Фёдоровна уложила Великую княжну в коляску и взяла мужа под руку, после чего августейшая чета неспешно отправилась в прогулку к пруду. До семейного обеда оставалось несколько часов, приёмов никаких не намечалось, и хозяин дома, отсутствовавший два дня, принял это предложение Минни с большим удовольствием. Последнее время он ловил себя на мысли, что даже в своём привычном графике уделял жене и детям недостаточно внимания.
— Ники
[48] и Джоржи
[49] у себя. Занимаются. Делают это прилежно, постоянно имеют в уме, что Данило́вич
[50] когда-нибудь попадёт к тебе на доклад. Сейчас у них французский язык. — Мария Фёдоровна наклонила голову в сторону большого плеча с погонами, позволив себе проявление нежности, что было ей несвойственно на людях.
— Представь себе, Минни… Всего через полтора года Ники примет присягу, вступит в звание подпоручика и будет обучаться по программе Главного штаба. А всего какой-то год назад он стоял у кровати умирающего деда, и его детские глаза были полны искренних слёз…
— Батюшка твой покойный недаром говорил, что это тяжкая ноша. Он испытал это на себе. Миллионы людей мечтают о такой судьбе, но разве они знают, что такое трон? Я устала, Саша…
Терские казаки издалека наблюдали за передвижением царской четы, перемещаясь параллельно, как велел начальник охраны. С их стороны эта картина казалась полной идиллией.
— Я смотрю на Ники и вижу, что у него не твой характер… И не дедов… Где эти все детские шалости, драки, где побитая посуда и виноватые глаза камер-фурьера Бердичкина? Ты для детей — непререкаемый авторитет, но как они научатся противостоять своим врагам? Откуда в Ники появится эта романовская жилка? Кто его научит? Я предполагаю, что в Европе только моя родная Дания смотрит нам в глаза честно.
— Минни, милая моя… Николаша только встал на этот путь. Столько ему нужно познать, столько изучить, я обещаю, всё будет хорошо. Его ждёт Преображенский полк. Там слабину дать невозможно. Тем более ему, наследнику.
— Этого и боюсь. Он всё делает из уважения к тебе, из обязательства к своему положению. Прилежно, честно делает, но это не взрыв характера, это не железная воля, а именно — обязательство. — Мария Фёдоровна выглядела расстроенной и напряжённой. — Надеюсь, что военная служба даст Ники то, чего ему так не хватает — силу духа и царскую жёсткость. Пока что он только наследник. Давай оставим этот тяжёлый разговор. Прости меня, моя любовь. Где ты был вчера? Черевин рассказывал что-то о Красном Селе и страшно сожалел, что не сопровождал тебя лично.
— Петру Александровичу не стоит беспокоиться. Он ничего не пропустил.
— А что там интересного произошло? — спросила Минни, проявив, как обычно, искреннее любопытство к государственным делам супруга.
Каждое лето, со времён царствования Екатерины Великой, в Красном Селе происходили гигантские военные манёвры. Деревень с таким названием в России было великое множество, но только одной посчастливилось превратиться в летний штаб русских войск.
Первым полководцем на этих полях стал Суворов с его Суздальским полком. С тех пор на берегах реки Дудергофки, южнее Петербурга, по весне собирался весь цвет военного общества. До самого августа полки состязались в воинском искусстве, красовались перед лучшими невестами столицы, отчаянно боролись за Императорский приз на скачках. Царственные особы благоволили освятить манёвры своим присутствием по поводу открытия, Императорских скачек, торжественного закрытия и при случае визита кого-то из высокопоставленных иностранных гостей, равных по статусу. По иным, неофициальным поводам, их величества, бывало, прибывали нежданно, но исключительно с целью поднятия боевого духа или внезапной проверки.
— Душа моя, был момент, что я даже усомнился в своём решении не ехать…
— Всякое первое решение — правильное, Саша. Ты против себя не идёшь. Другое дело, что принимать эти решения следует не по наитию. Сколько же мы ошибок делаем, слушая сердце… — констатировала Мария Фёдоровна.
— Всему учиться нужно, всему… Всю жизнь учиться… — Александр Третий неестественно глубоко вздохнул, вспомнив свои распри с покойным отцом, с которым у него в корне расходились представления о том, как успокоить страну. Сколько копий было поломано, сколько раз ему приходилось уезжать из Зимнего непонятым и неуслышанным. Если бы не Победоносцев — неизвестно, устоял бы наследник в своём неприятии всего либерального или поддался бы очарованию и красноречию своего дядюшки Константина.
— Нужно было поехать, там много интересного произошло без меня, — с сожалением продолжил государь. — На прошлой неделе этот вопрос обсуждался. Я поначалу не мог понять, почему Ванновский
[51] и Кочубей
[52] просят аудиенцию в один и тот же день, и повод общий. Да так настоятельно! Ну, раз дело срочное, чего ж отказывать-то…
Мария Фёдоровна отвлеклась на детский плач из коляски, прошептала какие-то несколько волшебных слов, и дитя тут же успокоилось.
— А я возьми, да и позови их вместе. — Царь хлопнул рукой об руку, и от этого резкого звука Великая княжна опять принялась тихонько хныкать.
