К сожалению, папина идея разогрева подразумевала легкий спуск для «синих»
[62] грумеров-новичков, что, по его мнению, было просто необходимо для расслабления мышц перед по-настоящему напряженными спусками, после чего следовал «синий» могул, едва ли более интересный для катания. Им пришлось осторожно спускаться, избегая столкновений с толпой малолеток с мамашами.
Ох-ох-ох. Кэссиди начала думать, что веселее было бы кататься с мамой и Уитни, несмотря на то, что все еще злилась на маму и что Уитни пока не освоила ничего круче «синих» грумеров. Оуэн оставался безнадежным: он проводил время в парке сноубордов, наблюдая, как ушлые сноубордисты выполняют трюки, иногда удачно делая развороты на сто восемьдесят градусов или подхваты доски рукой.
И Кэссиди вдруг пришла в голову странная мысль.
— Пап, ты ведь не стараешься тут развлекать меня?
— Мне не хочется повредить колено. Да и тебе не вредно разогреться.
Они достигли конца склона, практически не сбив дыхания.
— Ладно, нормально. Теперь мы разогрелись. Могу я сама выбрать следующую трассу?
— Пожалуйста, — согласился отец, слегка натянуто улыбнувшись.
Она выбрала «черную» трассу, находившуюся недалеко от них; на подъеме он дал ей несколько советов по технике, и она якобы вежливо выслушала их. Разумеется, он все говорил верно — ее отец всю жизнь катался на лыжах и знал все тонкости и особенности здешних трасс, — но дело в том, что так повторялось каждый год, поскольку за год отец, казалось, забывал, что она тоже каталась на лыжах всю свою жизнь и успела узнать все тонкости.
— Не понимаю, почему иногда ты становишься чересчур осторожным, — проворчала Кэссиди. — Уж не потому ли, что сломал ногу в школе?
Она видела его фотку в семейном альбоме, где он стоял с ногой, закованной в гипс, с несчастным видом, рядом с одетыми в лыжные костюмы Биз и Коупом.
— Скажем так: я не особо преуспел в этом спорте.
— А по-моему, ты в любом спорте лучше всех наших.
Он хмыкнул слегка повеселее.
— Извинения приняты. Что же тебя на самом деле интересует?
Кэссиди глянула на концы своих покачивающихся в воздухе лыж. Склон под ними пестрел разноцветными шлемами и лыжными куртками. Ей вдруг захотелось, чтобы Тэйт ждал ее внизу, в их коттедже. Как же долго тянется время без него…
— Один ответ, — наконец решилась она. Нужно выяснить все, пока они не доехали до вершины.
— Сначала мне надо услышать вопрос.
— Почему вы с мамой расставались в выпускном классе? Я спрашивала тебя об этом в День благодарения, но нас прервали.
Отец пристально взглянул на нее. Потом сдвинул защитные очки на шлем. Взгляд его голубых глаз казался ясным, но холодным.
— Ну, в самом деле, как-то странно, что никто об этом ничего не говорил. История вашей любви уже стала семейной легендой… и разве она не станет еще интересней, если вы когда-то поссорились, а потом опять помирились?
Несколько мгновений они прислушивались к тихому поскрипыванию тросов, плавно поднимавших их на гору. Отец, казалось, что-то решил для себя.
— Ты можешь не упоминать при маме, что мы говорили об этом?
— Почему? Она бросила тебя ради кого-то или нечто в таком роде?
— Сложный вопрос.
— О господи, пап! — воскликнула Кэссиди, искренне потрясенная. Несмотря на странную реакцию матери на тот браслет, она даже не думала, что это могло быть правдой. — И ради кого же?
Устремив взгляд вверх по склону, отец покачал головой.
— Очевидно, кого-то маловажного.
— Вот отстой, — заключила она, сознавая, что нет смысла давить на него, пытаясь узнать имя. Во всяком случае, сейчас.
— Забавно, но по прошествии двадцати с лишним лет трудно поверить, что это вообще случилось. Как будто это был дурной сон… Тогда твоя мама заявила мне, что ей нужно побыть одной. И я поверил, даже если на самом деле она хотела встречаться с кем-то другим. Мы встречались целых три года, а по молодости это целая жизнь. Я всегда знал, что она для меня единственная, а когда Энди поняла, что это верно и для нее тоже, то вернулась ко мне навсегда.
Отец произнес это таким тоном, что Кэссиди едва осмеливалась дышать. Он пытался говорить грубовато, однако в его голосе чувствовалась какая-то затаенная, грозившая задушить горечь.
Они почти достигли вершины.
— Как это… романтично, — растерянно произнесла Кэссиди, не зная, что еще сказать.
— Да уж, романтичнее просто не бывает, — проворчал отец, отстегнув защитную цепь и сойдя с кресла подъемника.
Они уже опустили защитные очки на глаза, когда Кэссиди вдруг почувствовала, что тоже должна с ним чем-то поделиться. Ей еще не приходилось видеть его таким уязвимым.
— Пап… А у меня есть друг. В Гленлейке.
Его голова резко дернулась, словно его вырвали из воспоминаний.
— И как же его зовут?
— Тэйт Холланд.
— Я что-то слышал о нем. И вы вместе ходили на Зимний бал?
Кэссиди кивнула и, вытащив свой смартфон, показала ему фотографию — но не ту, что послала Тэйту.
— Симпатичный парень, — оценил папа. — Спортом увлекается?
— Футболом и лакроссом.
— Серьезно?
Кэссиди рассмеялась, с досадой почувствовав, что ее смех напоминает глупое хихиканье.
— Боже, кто знает? Ну ему просто… нравится.
— Здорово, — сказал он.
— Пап, — добавила она, — пожалуйста, пусть это пока останется между нами. Не уверена, что готова сделать это официальной главой семейной истории Коуплендов.
Отец обнял ее за плечи.
— Я рад за тебя. Чем бы это ни кончилось.
Глава 28
Личный дневник Йена Коупленда, школа Гленлейк
1 января 1997 года, среда
С Новым годом, черт его побери. Энди, как обычно, в Нью-Йорке с Саймоном или где-то скрывается с чертовым Далласом Уокером? Хренов Даллас Уокер… Я должен написать письмо директору. А может, лучше описать это на своей выпускной дневниковой странице: «Как в Гленлейк приехал учитель и украл мою девушку»? Его должны уволить. Его надо посадить в тюрьму. Ей же всего семнадцать лет! Можно воспользоваться страничкой моего дневника после Зимнего бала, даже не ждать выпуска, просто сделать копии и расклеить их на досках объявлений по всему кампусу. Подсунуть их под каждую дверь. А одну отправить в полицию.
