— Боже мой, Энди, это же всего одно занятие, а не целый семестр, — заметил Саймон, когда я наконец закончила сообщение.
— Предполагалось, что завтра мне надо будет писать контрольную работу, — запинаясь, ответила я.
— Я напишу объяснительную записку, — успокоил меня отец, — и тебе позволят сделать ее позже.
— О, не стоит; уверена, что вполне достаточно будет оставленного мной сообщения. — Одна мысль о его вмешательстве вызвала у меня едва ли не панику.
Взглянув на сидящего со мной за столиком отца, я впервые в жизни испытала странное чувство неловкости из-за его близости. Даллас был моложе, но… насколько моложе? Папе было сорок пять, а Далласу, должно быть, не меньше тридцати пяти. Мог ли кто-то из ужинавших в ресторане подумать, что мы вовсе не отец и дочь… а пришли сюда на свидание? Если когда-нибудь мы устроим свидание в подобном публичном месте, то не сочтут ли окружающие Далласа моим отцом?
Содрогнувшись от собственных мыслей, я уронила вилку, и она громко звякнула по тарелке. Пришлось успокаиваться, глотая воду.
— Ты ни слова не сказала о Йене, — заметил Саймон.
— А говорить особо нечего, — пробурчала я. — Мы больше не встречаемся.
— Вы разбежались окончательно?
— Не знаю.
— У тебя появился кто-то другой?
— Нет! — воскликнула я, пожалуй, слишком поспешно и пылко.
Отец удивленно приподнял бровь, но, к счастью, не стал заострять на этом внимание.
В субботу утром меня повезли по магазинам. Мы заглянули в пару модных универмагов и еще в пару бутиков по моему выбору. Зашли на ланч в симпатичный ресторанчик и отправились обратно в отель, чтобы отдохнуть перед вечерней культурной программой, которая, как обещал Саймон, подарит мне истинное удовольствие.
От Далласа по-прежнему не поступало никаких сообщений. Я слегка психовала, но потом подумала, что, возможно, так будет лучше. Что могло бы случиться, если б на его звонок ответил Саймон?
— Знаешь, милочка, — сказал отец, сидя рядом со мной на диване в гостиной нашего номера, — когда твоя мама умерла…
— Мне не хочется говорить о маме, — буркнула я.
— Я понимаю, но и ты должна понять, что когда переживаешь большую потерю, то порой кажется, что впереди тебя уже ничего хорошего не ждет.
— Я сама порвала с Йеном, — сообщила я, — а не наоборот.
Ответить мне он не успел — на дальнем от дивана краю стола завибрировал его сотовый телефон.
Взяв трубку, Саймон взглянул на номер и протянул ее мне.
— Местный код. Подозреваю, что звонят тебе. Пойду поваляюсь на кровати перед выходом.
Когда дверь в его комнату закрылась, я ответила на звонок.
— Можешь говорить? — сразу спросил Даллас. Никакого тебе «привет, Энди».
— Да, — деловито ответила я, пытаясь делать вид, что разговариваю с учителем, хотя, в сущности, именно так оно и было.
— Что, черт побери, происходит?
— За мной вдруг заявился Саймон, нежданно-негаданно, — пояснила я, проходя к окну и понизив голос до шепота. — Я звонила тебе прямо из машины.
— Саймон?
— Мой папа.
Молчание.
— Мне ужасно жаль, — продолжила я внезапно охрипшим голосом. — Так хотелось провести выходные с тобой…
— Круто, — наконец изрек он.
В его голосе не чувствовалось и намека на крутизну.
— А как насчет следующих выходных?
— В следующие выходные будет выездной семинар кафедры английского. И что дальше будет, никому не известно… — Даллас вздохнул.
— Я скучаю по тебе, — прошептала я.
— Я тоже, детка, — откликнулся он. — Найду тебя, когда вернешься.
Вечерний сюрприз обернулся билетами в Шекспировский театр. Слава богу, давали «Двенадцатую ночь», а не «Ромео и Джульетту».
После спектакля, за десертом с кофе в очередном кафе, Саймон опять разговорился.
— Кто он?
— О ком ты?
— О твоем новом приятеле.
Да, Саймон Блум обладал редкостной проницательностью.
— У меня вовсе нет нового приятеля, — заявила я, по возможности самым равнодушным тоном.
— В такой ситуации всегда есть кто-то третий.
— То, что ты работаешь в Голливуде, еще не значит, что…
— Энди, — отец схватил меня за руку, — неужели ты действительно думала, будто я поверю, что ты целый день маялась, ожидая звонка от учителя?
К счастью, проницательность Саймона Блума все же не безгранична.
12 ноября 1996 года, четверг
Я могла провести с Далласом всего лишь два часа, чтобы успеть вернуться в общежитие, не вызвав нездорового интереса Джорджины, когда она, закончив целоваться на заднем ряду кинотеатра с Томми, тоже заявится в нашу комнату. Даллас, однако, поглаживая мою ногу, одновременно строчил что-то в своем блокноте.
— Почему ты всегда работаешь в моем присутствии?
— Потому что твое присутствие меня вдохновляет.
— Лучше б ты вдохновлялся после моего ухода, — пробурчала я.
— Я думал, ты будешь впечатлена, наблюдая за творческим процессом поэта.
— Не тогда, когда хочу, чтобы этот поэт обратил внимание на меня.
— Разумно, — рассмеявшись, согласился Даллас, — но постарайся думать об этом так, будто позируешь
художнику.
— Типа как для картины?
— Я ведь создаю твой образ.
— У твоей литературной натурщицы есть вопросы, — заявила я.
— Спрашивай, — соизволил разрешить он, щекоча мою лодыжку.
— Почему ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Далласом?
— Это мое второе имя. В Далласе я родился, а моим родителям не хватало фантазии. Моего отца тоже зовут Дэвидом, и мне не хотелось зваться Младшим…
— А сколько тебе лет?
— Будет сорок.
— Когда?
— В феврале.
— Какого февраля?
— Десятого.
— Значит, ты Водолей?
— Не говори мне, что ты серьезно веришь в эту астрологическую чушь.
— Не серьезно, но…
— Но ты прекрасна, — перебил Даллас и, расстегнув две верхние пуговицы моей рубашки, лизнул мою ключицу.
По-вороньи умна,
С кудрями воронова крыла
И изяществом птицы.
Она прячет крылья свои,
Раскрывая их только к ночи.
