Потому что эта история свадьбой не заканчивается.
На следующий день мы с Джоном обняли на прощанье родных и проводили их в аэропорт. Весь день кружили снежные хлопья, а ноябрьское солнце даже не пыталось делать вид, что сияет. Дома мы утонули в постели, окруженные подарками и остатками торта. Сонные глаза Джона вскоре поддались дремоте, а я никак не могла успокоиться. Выбирала кремовые розочки с торта и закидывала в рот. Позвонила сперва Рори, а потом Патрис.
– И что теперь? – спрашивала я их. – Я чувствую себя странно, и да, я знаю, что странно – это не чувство!
Я любила Джона и была счастлива быть за ним замужем, но при этом было тревожно, одиноко, а вот сил не было. Странно – по-другому не скажешь. Вроде как хотелось повыть в остатки свадебного торта.
Они обе сказали то, что я от них ожидала. «Принеси это в группу».
* * *
Все сидели на обычных местах. Мое тело все еще подрагивало от избыточного адреналина после выходных, наполненных общением с родственниками, друзьями, радостью и тортом. Я все еще была в шоке оттого, что беременна, и голова кружилась от любви к нашему маленькому плодику.
Макс начал сеанс вопросом, почему диджей устроил такое представление из моего танца с доктором Розеном. Патрис спросила, как моей сестре понравилось наше вторжение в кабинет доктора Розена перед церемонией. Брэд с Лорном троллили доктора Розена фасоном костюма, а Бабуля Мэгги похвалила платье цвета мерло, в котором была жена доктора Розена.
А потом мы – раз! – и двинулись дальше. Лорн отчитался о последних событиях, связанных с бывшей женой и детьми. Мы обсудили вопрос, следует ли Максу идти на новую работу. Доктор Розен переводил взгляд с одного члена группы на другого, по кругу, пока остальные изо всех сил старались отдавать себя целиком друг другу.
Я чувствовала, как бьется мое сердце – его изборожденная насечками поверхность защищала отделы, желудочки, клапаны, предсердия, аорту. Я прижимала руки к груди и слушала музыку своей группы.
Постскриптум
Десять лет спустя
Прежде чем тихонько спуститься по лестнице, я целую головку дочери. Она шевелится и шепчет, не открывая глаз:
– Пока, мама. Увидимся завтра.
Ее младший брат в соседней комнате продолжает спать крепким сном, несмотря на то что я ерошу его волосы и целую в щечку. Дети не рассчитывают на встречу со мной по утрам в понедельник. Они знают: у меня ранний сеанс с доктором Розеном. И уже достаточно подросли, чтобы проявлять любопытство. «А зачем ты туда ходишь? А что ты там делаешь? А тебе когда-нибудь хотелось, чтобы доктор Розен был только твой доктор?» Не знаю, что они воображают себе, когда я рассказываю им, что сижу в кругу с доктором Розеном и моими одногруппниками – людьми, которых мои дети знают всю жизнь, – и мы разговариваем и слушаем, а иногда плачем и кричим. И нет, я не променяла бы свою группу на индивидуальные сеансы. Иногда в понедельник за ужином дети спрашивают о Патрис или Максе. Я смеюсь, когда думаю о том, что мои дети держат в голове образы моих товарищей по группе так же, как это делаю я.
В кухне я закидываю в сумку обед и поспешно выхожу из дома, чтобы успеть в метро на поезд в 06:55. Пока он тащится по деловому району, я прикидываю, какие вопросы буду поднимать в группе. Наверное, следовало бы рассказать о том, как мы с Джоном за последнее время дважды поцапались, когда он возвращался домой из деловой поездки. Он закатывает в прихожую чемодан, и дети тут же осаждают его объятиями и предложениями показать свои арт-проекты, тесты по правописанию, только что разученные танцевальные движения. Он сбрасывает куртку и уделяет им полное внимание. Охает и ахает. Сияет им всем светом своей любви. Мо́я в кухне посуду после ужина или собирая всем обеды на завтра, я обожаю слушать звуковой фон их встречи. Я знаю эти сердца́; они принадлежат мне и друг другу. Ссора начинается позже, после того как Джон уже почитал им и проверил задания по математике, а дети крепко спят в своих кроватях. Она происходит, когда мы падаем в постель, и я пускаюсь в рассказ о своих проблемах на работе или о том, какую пакость устроила одна знакомая. Джон силится держать глаза открытыми, но он с пяти утра на ногах, провел несколько встреч, пролетел через полстраны, а потом занимался воспитанием отпрысков вплоть до отбоя. На его усталом лице явственно отпечатались километры, которые он преодолел. Мозгами я понимаю, что он устал до ломоты в костях, что сон тащит его за ноги в сладкое забытье. Но мне тоже хочется, чтобы он меня выслушал. Хочется, чтобы он приберегал часть яркой светлой энергии для меня. Доктор Розен спросит меня, что я в связи с этим чувствую, и я скажу: «Тоскую по Джону и стыжусь, что ревную его к своим детям». Макс ухмыльнется и скажет: «Ну, ты ж сама такой жизни хотела, помнишь?»
Потом группа будет выдвигать гипотезы, как нам восстанавливать контакт по его возвращении домой, не игнорируя при этом ни его физические ограничения, ни потребности детей.
Кто-то, наверное, посоветует планировать дату для секса на следующий день после возвращения.
Я также могу сообщить группе о разговоре, который состоялся у меня в пятницу с начальником. Я сама себя удивила, произнеся слова: «Я очень много работаю и хорошо делаю свою работу. Мне не нужно повышение зарплаты или угловой кабинет, но «спасибо» услышать хотелось бы». Я подала рекордное число записок по делам за последние тридцать дней и хотела признания своих заслуг. Брэд в ответ покажет большие пальцы, а потом станет уговаривать потребовать-таки угловой кабинет. И повышение заодно. Патрис похвалит за то, что я попросила о желаемом. На работе мне все еще трудно устанавливать границы и отвечать отказом, когда просят браться за неблагодарные задачи без какого-либо внятного возмещения. Но, по крайней мере, я сумела подать голос и попросить о признании моих заслуг.
Группу также повеселит катастрофа, разразившаяся в доме на выходных. У моих детей была репетиция к концерту (оба играют на фортепиано) – занятие, которое они ставили по степени приятности ниже чистки зубов и прививки от гриппа. Когда пришло время ехать в зал, дети заявили протест, напялив заношенные шорты и верхние части от пижам. Мы с Джоном объяснили, что данное событие требует несколько более официальных нарядов, упирая на то, что нужно уважать других учеников, учителя и ту работу, которую они вложили в подготовку. «Подумайте о том, сколько десятков раз вы повторяли “Когда святые маршируют”». На это они отреагировали топаньем ногами и хлопаньем дверями. Отказывались идти по улице рядом с нами. Я была уверена, что получу написанную от руки ноту вроде той, которую они подали, когда я не позволила им накупить шоколадок в оптовых количествах: «Дорогая мама, спасибо тебе за то, что разрушила нашу жизнь». Но времени браться за бумагу и ручку уже не было. Я сообщу группе, что сумела порадоваться сильным эмоциям детей и не стала настаивать, чтобы они запихали их обратно в свои маленькие тела. Я на самом деле «давала доктора Розена» добрых двадцать минут, прежде чем потеряла терпение и зашипела на них сквозь стиснутые зубы, чтобы они взяли себя в руки. На репетицию мы опоздали, и каждый из нас пыхал негодованием.
