– У меня получилось?
– Почти.
* * *
После трех недель ухаживания однажды вечером, а точнее, глубоко за полночь я встала, собираясь ехать от Джона домой. Он говорил, что я могу переночевать у него, но я была не вполне к этому готова. Миновало всего шесть недель с тех пор, как я спала в постели Брэндона.
– Нам необязательно заниматься сексом, – сказал он.
– Я просто не готова.
Он проводил меня к машине и обнял под темно-синим небом.
– Я не собираюсь заниматься сексом с человеком, который меня не любит. Меня это не интересует! – ах, как красиво и четко я это сказала.
– Я люблю тебя, ты же знаешь, – шепнул он мне на ухо.
– Что?!
Он посмотрел мне в глаза и повторил.
– Откуда ты это узнал?
– Я чувствую.
– Мы встречаемся всего три недели!
– Значит, я знаю это около трех недель.
Потом мы перешли к ночевкам друг у друга дома и просиживали за разговорами и «всем, кроме того самого» до тех пор, пока первые утренние лучи не начинали просачиваться сквозь шторы. Всякий раз как мы добирались до той части ночи, когда вставал вопрос «будем или не будем заниматься сексом», я шла на попятный. «Я не готова», – говорила я, не способная объяснить почему. Он несравнимо больше подходил мне, чем любой из мужчин, с которыми я когда-либо спала или тискалась на парковке загородного торгового центра. Но я никак не могла сделать шаг вперед в плане секса.
– Зачем ты мучишь и его, и себя? – спрашивал Макс. – Мне его так жаль!
– Чего ты боишься?
Это хотели знать все, включая меня.
Доктор Розен указывал, что это те самые здоровые отношения, в которых я стремилась оказаться. Я не молчала, устанавливала границы и оставалась в своем теле, когда была с Джоном. Доктор Розен думал, что я боюсь секса потому, что он еще больше сблизит нас. Для разнообразия я полностью соглашалась, но все равно хотела знать.
– Почему я просто не могу заняться уже с ним сексом наконец?!
– Мамэле, сможете, когда будете готовы.
А потом однажды весенней ночью у меня пропала потребность держать Джона на расстоянии. Наши тела идеально подошли друг другу. Физическая часть отношений была продолжением всего того, что мы уже делали – разговоров, еды, смеха, поцелуев, прикосновений и сна. Впервые я поняла, что секс значит для меня очень много не потому, что он затрагивает интимные части тела, и не потому что монахини говорили, что Бог весьма сильно озабочен этим вопросом, и не потому что мать говорила, что я попаду в ад, если буду заниматься им до брака. Он был очень важен потому, что в сексе я уникальным способом дарила Джону свое тело, а он мне свое. Мы делили удовольствие этого обмена на двоих. И несмотря на то что Джон был добрым, преданным и любящим, это было невероятно эротично.
39
Когда приблизился мой тридцать пятый день рождения, мы с Джоном встречались всего четыре месяца. Я надеялась на ужин в ресторане с заказанным столиком и прочувствованные слова на открытке с подписью «с любовью Джон». Доктор Розен намекнул, что я могу получить и помолвочное кольцо, но я его оборвала. Последнее, что мне было нужно, – это обременять четырехмесячные отношения ожиданиями. Я потом припомнила ему эту шутку, когда Джон подарил электрическую зубную щетку и самодельную деревянную рамку для фотографий. Мило, конечно, но не драгоценные камни, заявлявшие о «преданности на всю жизнь».
Через несколько месяцев после мы на две недели поехали в Индию с его друзьями. Ничто так не скрепляет отношения, как поездка в страну третьего мира, где не всегда удается контролировать кишечник. Джон держал меня за руку во время фейерверков на Дивали, помогал найти тампоны в супермаркете на Гоа и таскал сувениры, купленные всей компанией, в рюкзаке, в том числе и латунный индуистский символ удачи и везения, который, как оказалось, выглядит как свастика, закрученная в обратную сторону. Он предназначался доктору Розену.
В декабре мы с Джоном провели первое Рождество-Хануку в Лос-Анджелесе с его родителями. Во время эпичного семейного обмена подарками на Хануку, в котором участвовало человек тридцать, его мать подарила мне сертификат Victoria’s Secret, а бабушка вручила беломраморный ларчик с красивой затейливой изразцовой плиткой, купленный в давней поездке по Индии. Кузины учили меня готовить латкес, а его брат показывал старые семейные фотографии их предков из России – суровых мужчин с длинными бородами, в черных шляпах и женщин в черных платьях с высокими воротничками. Когда Джон установил камеру на треногу для семейного группового фото, я стояла рядом с ним, и он обнял меня за плечи рукой. Я была принята в доброжелательные объятия семьи.
Однажды мы ускользнули с семейного официального праздника на тихую прогулку по пляжу округа Оранж. Яркое калифорнийское солнце на горячем белом песке почти жгло глаза. Это был тот же океан, вдоль которого мы гуляли с Брэндоном почти год назад, та же вода, которая похитила жизнь Дэвида. Утешительно было видеть, что она по-прежнему накатывает на берег. Я закатала джинсы и сбросила ботинки, чтобы ощущать под пальцами песок, теплый и зернистый. Мы остановились у скалистого выступа и стали смотреть на океан. Там, под нереально синим небом, я оглядывала пляж, выискивая знаменитостей с собаками. Джон молчал, пока мы не направились обратно к машине.
– Я хочу двигаться дальше. С тобой.
Он говорил слова, которых я прежде не слышала ни от одного мужчины: «помолвка», и «уверен», и «вместе», и «будущее». Я придерживала рукой скакавшее галопом сердце.
* * *
Одним мартовским утром я вошла в групповую комнату, опоздав на пару минут, и села на пустое место справа от доктора Розена. Я сидела тихонько, стараясь не слишком жестикулировать, не привлекая внимания к левой руке.
– Прошу прощения, я почти ослеплен кольцом на пальчике Кристи, – сказал доктор Розен, так и не дождавшись, пока я заговорю сама. Смеясь, я вскочила с места и закружилась по комнате, суя каждому свою руку под самый нос.
– Не слишком крупные, не слишком мелкие, – одобрительно заметил Макс.
Патрис сцапала мою руку и поднесла ближе к окну, чтобы рассмотреть кольцо в солнечном свете.
Бабуля Мэгги просияла.
– Я так и знала, детка!
Я всегда была равнодушна к украшениям, но это кольцо значило намного больше, чем камни. Мы с Джоном придумали дизайн вместе. Самый крупный камень был в серединке, с обеих сторон обрамляли еще три. Большой камень символизировал нас с Джоном; три меньших – доктора Розена и мои группы. Эти три меньших камня были фундаментом моей жизни. Они познакомили меня с самой собой, с моими аппетитами, яростью, ужасом, удовольствием, голосом. Они сделали меня настоящим человеком. Без них не было бы «нас с Джоном». Каждый день супружеской жизни будет данью уважения той работе, которую я проделала в группе, и я не могла отделить романтические отношения от многих часов, проведенных в группе, развиваясь и врастая в свою жизнь.
