Доктор Розен начал что-то говорить, но умолк на полуслове.
– Что? – спросила я. Я оставила ему сообщение с объяснением, что согласилась хранить тайну Брэндона, но не рассказала никаких подробностей.
– Могу я кое-что сказать о сообщении, которое вы оставили? – спросил доктор Розен.
– Валяйте.
– Я не стану рассказывать вашу тайну, но…
– Тайну? – переспросил Лорн.
– Кри-сти, – протянул Макс, тихим голосом подчеркнув оба слога. – Что это ты задумала, а?
Доктор Розен заверил меня, что я не обязана раскрывать тайну Брэндона, но он хочет убедиться, что я понимаю, как действуют тайны.
– Соглашаясь хранить тайну человека, вы держитесь за его стыд.
Я уже знала эту философию. Но мне было непонятно, почему так плохо помочь бойфренду проработать свой стыд? Неужели я умру от того, что буду хранить его, пока мы разбираемся со своими отношениями?
Разве отношения – это не способность идти на компромиссы, чтобы не умереть в одиночестве рядом с жестянкой, наполненной прахом чужого младенца?
Группа жаждала раскрытия. Они пытались угадать пресловутую тайну. Что это – растрата? Банкротство? Тайная жена? Азартные игры? Подделка чеков? Педофильские побуждения? Та самая группа незнакомых людей, от которых Брэндон доверил мне хранить его тайну, теперь подозревала его в прикарманивании денег и растлении малолетних детишек. Я смотрела на доктора Розена и умоляла его заставить их заткнуться, но он качал головой и утверждал, что они помогают мне нести этот стыд.
– Они показывают вам цену, которую вы платите.
Я смотрела на лица в кругу. Легкость, которая была еще считаные минуты назад, исчезла. Как я жаждала рассказать то, чем Брэндон поделился! Я могла бы раскрыть его тайну, и Макс посмеялся бы и прокомментировал миф о сексуально ненасытных самцах. Лорн что-нибудь съязвил бы насчет переворачивания. Патрис погладила бы меня по руке и утешительно заворковала, а Бабуля Мэгги указала бы на свое обручальное кольцо. Брэд занялся бы расчетом финансового портфолио. Я любила свою группу сильнее, чем Брэндона, но не могла забрать их всех к себе домой на ночь. Они не смогли бы стать моим кавалером на очередной встрече выпускников. Они не смогли бы по вечерам держать меня за руку или завести со мной детей. Они не могли помешать мне умереть в одиночестве.
Доктор Розен спросил, что я чувствую. Мой голос надломился, когда я сказала:
– Одиночество.
35
В понедельник перед Благодарением я тихо просидела весь сеанс, пока остальные обсуждали сложности планов на праздник. Макс поругался с женой из-за того, что заказал не те панировочные сухари для начинки. Дочери Патрис находились в городе, но проводили слишком много времени с отцом. Пасынок Бабули Мэгги из Аризоны нарушил правила ее дома, куря травку на первом этаже. Доктор Розен слушал и отвечал каждому. Несколько раз смотрел на меня, но я сохраняла бесстрастное выражение лица.
Макс легонько пихнул меня в носок туфли своим ботинком.
– Что-то ты молчаливая какая-то.
Я кивнула и пожала плечами.
– И что? Что тебе позволено нам рассказать? Можешь сказать, что планируешь на Благодарение?
Я развернулась в кресле, чтобы глянуть на часы, висевшие на стене за спиной. Осталось пять минут. Смогу ли я игнорировать его вопрос еще триста секунд? По правде говоря, планов не было. И хотя многие – Клэр, Рори, Марни, Лорн с Рене – с удовольствием приняли бы меня, мне было стыдно вымаливать место за чьим-то столом. Я сказала родителям, что остаюсь в городе с мужчиной, с которым встречаюсь, потому что рассудила, что мы с Брэндоном будем вместе. Но он в пятницу вечером объявил, что на следующий день уезжает на неделю вместе с семьей. Не было времени проработать все чувства – стыд, одиночество, обиду и гнев. Они засели, как самодельная взрывчатка, под ребрами.
– Где будет Брэндон? – не отставал Макс.
Я посмотрела на доктора Розена, надеясь, что он понимает: я вот-вот взорвусь от стыда за то, что мне предстоит очередной праздник, когда некуда пойти, даром что у меня есть бойфренд. Повторение истории с Италией и Джереми.
– Ну же, давайте, – сказал доктор Розен. Он понимал.
Я, противясь, замотала головой.
– Хотите держать все это в себе? – спросил он, бросая взгляд на часы. Оставалось двести секунд.
– Нет! – вскрикнула я. НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
– Что нет? – доктор Розен задержал на мне взгляд.
Все нет. Нет затыканию себе рта ради мужчины, который не хочет проводить со мной праздники после нескольких месяцев отношений. Нет Брэндону, говорящему мне о своей поездке за сорок восемь часов до рейса. Нет одиночеству. Нет переворачиванию, и отсутствию права голоса, и бесполезному сидению в группе, когда я изолирована, одинока и нафарширована тайнами. Доктор Розен смотрел на меня так же, как тогда, когда я вернулась из поездки в Германию. Он по-прежнему тревожился обо мне, своей маленькой неудаче. А должен был ненавидеть. Я вот себя ненавидела.
– Чего вы хотите? – спросил он.
– Перестаньте быть со мной такими милыми!
– Я не перестану любить вас, как не перестанет любить вас эта группа.
Я крепко зажмурилась. Я ненавидела их всех за то, что у них было: за свойственников, которых они терпеть не могли, за забывчивых супругов, за пасынков-наркоманов. За рецепты начинки. За семьи. За места, где они могли быть, за людей, с которыми они могли быть. Если бы я открыла глаза, то увидела бы их лица, признаваясь, что мне некуда пойти. Я сложилась пополам, вцепилась в волосы и дернула. Сильно. Острая физическая боль принесла облегчение. Мои руки были полны волос, которые я выдрала из скальпа.
Я хотела, чтобы терапия была линейной. Я хотела видеть измеримые улучшения с каждым годом, который я в нее вкладывала. К этому моменту, через пять лет и два месяца от начала, я должна была приобрести иммунитет к ярости, которая заставляла меня выдирать собственные волосы собственными руками.
Патрис положила руку мне на спину.
– Пожалуйста, не вреди себе. Приезжай ко мне.
– Мне не нужна жалость! Мне нужно мое, мое собственное! Мне нужна моя семья! Я думала, вы поможете, доктор Розен!
От моих воплей вибрировали стекла.
Я снова была все той же рыдающей на групповой терапии женщиной с полными горстями выдранных волос. Буду ли я когда-нибудь кем-нибудь другим?
– Вы можете побыть с этой болью? – спросил доктор Розен.
– Нет! – от сеанса не осталось ни секунды. Голова гудела.
– Побудьте с этой болью.
Я вскочила и подхватила с подоконника керамический цветочный горшок. Подняла его обеими руками над головой и с силой опустила на лоб – как раз на линию волос. Раскаленная добела тишина ошеломила меня, а потом в голову бросилась боль. Я выпустила горшок из рук. Грунт в пестринках крохотных белых гранул посыпался на пол вместе с отростком эвкалипта. Доктор Розен взял меня за руки и подвел обратно к креслу. Я не сопротивлялась. Села, ощупала пальцами шишку, уже начавшую набухать на голове. Все умолкли, слышно было только мое прерывистое дыхание.
