– А который час? – спросил он.
– Половина девятого.
Он снова уткнулся в газету.
– У меня прием только в десять.
Я так поняла, что он имел в виду пациента. Когда наклонилась, чтобы поцеловать его на прощанье, он добавил:
– Я встречаюсь с Дитрихом… – секундная пауза, потом: – Моим мозгоправом.
– Твоим кем?!
Он расхохотался, схватившись за живот как раз в том месте, где был завязан узлом пояс халата.
– Моим мозгоправом!
И продолжал хохотать. Я внезапно увидела в Брэндоне не эксцентричного, неопытного и умного человека, а расчетливого и жестокого. Глубоко вздохнула и перевесила сумку с правого плеча на левое.
– И давно ты с ним встречаешься? – он притворился, что считает на пальцах, продолжая посмеиваться. – Брэндон! Давно?
– На самом деле он не психотерапевт, а психоаналитик.
– Давно?!
– Это не группа. Не представляю, как тебе это удается – сидеть и выслушивать проблемы других людей… – он хмыкал и старательно, педантично складывал газету. – Группа не для меня, это точно, – он пошел проводить меня к двери.
– Ну чего ты так злишься? – он разговаривал с моей спиной, пока я, кипя негодованием, прожигала взглядом дверь лифта.
– Ты превращаешь меня в посмешище!
Я зло воткнула палец в кнопку. Брэндон стоял за мной с покаянной улыбкой на лице.
Лифт звякнул.
Я вошла внутрь.
Когда двери закрывались, я услышала:
– Девять лет.
Я думала, Брэндон – хороший человек. Эксцентричный и чуточку подавленный, но в основе своей хороший. Сочетание его улыбки, тихого голоса и безупречных манер создало впечатление, что он благородная душа, которая, как и я, ищет свой путь. Несмотря на богатство и привилегии, он обращался со всеми с одинаковым спокойным уважением. Давал в ресторанах хорошие чаевые. Когда я сказала, что обожаю «Короля Лира», купил билеты на постановку в театр Гудмана. Даже когда я узнала о его странноватых постельных привычках, они не показались латентной социопатией. Он был просто социально не приспособленным, прямо как судья Саутер или Билл Гейтс. Или я.
Но это чересчур!
Он требовал от меня слишком многого – перестать обсуждать его на терапии, – даже не обмолвившись, что у него есть свой психотерапевт.
Это не есть хорошо. Если уж я смогла пережить других мужчин, которые пробуждали мое тело к жизни, то и его переживу. Я фантазировала, как вечером позвоню и скажу: «Успехов тебе в жизни. Наслаждайся своим пентхаусом и своими деньгами».
Но не думала, что мне позволено освободиться. Вот буквально это слово и всплывало у меня в голове: позволено. Я годами била себя в грудь, утверждая, что мне не удаются отношения. Я вложила тысячи долларов в терапию. Я зарегистрировалась на долбаном JDate, несмотря на то что меня назвали в честь Иисуса Христа. Я недавно спуталась с женатым мужчиной. Потому-то мне и не позволено было уходить от Брэндона. Он был свободен, не пил и в основном был добр ко мне. Пока такси неслось по Уокер-драйв и совершало головокружительный разворот как раз напротив офиса, я думала и понимала, что не расстанусь с ним. Желание бежать потеснила потребность доказать, что я готова трудиться и выполнять ту сложную работу, которой, я была уверена, требуют отношения. Я училась сдерживать гнев, смотреть ему прямо в лицо. Я слишком долго пробыла в терапии, чтобы просто порвать с ним и бежать. Но теперь передо мной стояла реальная дилемма: следует ли рассказать группе о том, что только что произошло?
У меня было четыре с половиной часа, чтобы принять решение.
* * *
– Девять лет? – переспросил Макс. Технически я не нарушила обещание, потому что сказала так: «Мужчина, с которым я спала прошлой ночью, сказал мне, что встречается с психотерапевтом девять лет».
– Да, почти десять. Скотина!
Доктор Розен поднял руку.
– А давайте не будем спешить?
Я ткнула пальцем в его сторону.
– Он знает о вас несколько месяцев. Вы бы видели, как он надо мной смеялся! И эти его тайны…
– Это не тайна. Он же вам рассказал, – доктор Розен говорил успокаивающим тоном, отчего я только больше взбесилась.
– Неужели вы не хотите для меня большего?
Доктор Розен поднял брови.
– Что вы имеете в виду под «бо́льшим»?
– Он отсек меня от группы и не рассказал о собственной терапии. Эти отношения – очередной тупик. Моя специализация.
Доктор Розен напустил на себя задумчивый вид и уставился на меня. Потер подбородок и несколько раз открывал рот, чтобы заговорить. Наконец, изрек жемчужину мудрости:
– Я не знаю.
Но я платила ему по $840 в месяц не за незнание. Я платила, чтобы он воспользовался своими дорогущими дипломами и трансформировал мою жизнь, научив меня навыкам отношений, чтобы я могла использовать их в своих здоровых отношениях. Я спросила, не пора ли нам расстаться.
– Почему вы хотите с ним расстаться? – доктор Розен смотрел на меня так, словно я объявила о планах стырить Брэндоново столовое серебро.
– Он неделями лгал мне умолчанием. Я в результате окажусь там же, откуда начала. Насколько я понимаю, теперь следует ожидать, что у него есть жена и детишки в Пеории.
– Это невозможно, – заявил доктор Розен.
– Почему?
– Потому что Пеория – это отстой, – вклинился Лорн.
Доктор Розен театрально подался ко мне, словно собирался посвятить в страшную тайну.
– Тссс! Конфиденциально для Кристи. Это лучшие отношения, какие у вас когда-либо были.
Мне захотелось оторвать его лысеющую башку от хлипкой шеи. И это – лучшие?!
– Да пошли вы на хер, доктор Розен!
– Это правда, – поддакнула Патрис. Бабуля Мэгги активно закивала.
– Рид ни за что не стал бы скрывать от меня свою терапию!
– Зато он врал тебе, как сивый мерин, – возразил Брэд.
– Отлично! Но Алекс – мы с ним катались на велосипедах на рассвете и занимались сексом по двадцать…
Макс утомленно вздохнул.
– Он тебя не любил, помнишь? Вспомни нож для бумаг и сумку с битой посудой.
У каждого нашелся довод, почему Брэндон лучше всего, что у меня было до сих пор. Доктор Розен расплылся в самодовольной ухмылке. Я перестала спорить. Я пожертвовала молниями в животе, которые вызывали во мне Рид и Алекс, чтобы достичь так называемых настоящих отношений с доступным мужчиной. Но у этого доступного мужчины были какие-то глубоко засевшие проблемы, которые меня пугали.
