Секс в тот вечер был еще более быстрым и небрежным, чем обычно: он перевернул меня, а через двадцать минут мы уже лежали под одеялом.
После я положила голову ему на грудь, но чувствовала, что он смотрит в потолок. Я села.
– Что происходит? – спросила я.
Взгляд Брэндона не отрывался от лепнины.
– Пожалуйста, не разговаривай обо мне в своей группе.
– Что?!
Он не знает, как работает терапия?
– Не упоминай моего имени.
А ведь это я еще не сказала ему, что моя «группа» – это на самом деле две группы и что я хожу туда три раза в неделю.
– Они уже знают, что я с тобой встречаюсь.
Они знали все. Однажды в понедельник после сеанса Макс с Брэдом ради интереса погуглили Брэндона и выяснили, что его квартира стоила больше миллиона долларов, а мать жертвовала крупные суммы католическим благотворительным организациям.
– Они знают мое имя?
Я кивнула и почувствовала, как вспыхнуло лицо. Мне не полагалось называть его по имени и фамилии?
– Пожалуйста… – он повернул голову ко мне, – …просто избавь меня от этого.
Я кивнула – не потому что была согласна, а потому что понимала, о чем он просит. Он воспринял мой безмолвный кивок как согласие, потянулся, чтобы поцеловать меня в щеку, и снова улегся на подушку.
33
– Как отметила день рождения? – спросил Макс.
Я принялась нахваливать лосося и панна котту с черным трюфелем в ресторане Дома таможни.
– Он сделал тебе подарок – к примеру, смотрел тебе в лицо, когда трахал тебя? – поинтересовался Лорн. Я в ответ показала средние пальцы.
– Мы можем перейти к другим темам? – спросила я.
Макс прищурился.
– Ты обычно такая болтушка – что он говорил, как целовал, отрицает ли свое обсессивно-компульсивное расстройство…
– Как он тебя перевернул, – вставил свои десять центов Лорн, и я повторно продемонстрировала ему средние пальцы.
– А теперь ты делаешь вид, будто это нас никак не касается, – договорил Макс.
Я посмотрела на доктора Розена.
– Вы можете мне помочь?
Мы с доктором Розеном разговаривали по телефону утром после моего дня рождения. Он сказал, что не станет заставлять меня рассказывать о Брэндоне, но настоятельно рекомендует дать группе знать, о чем партнер меня попросил. Теперь он жестом предложил мне это сделать. Я набрала побольше воздуху и объяснила просьбу Брэндона и мое неохотно данное обещание не обсуждать его в группе.
Все задали один и тот же вопрос: почему он ставит под угрозу мое лечение? Я поджала губы. Ну вот зачем так драматизировать? Брэндон просто хотел сохранить тайну частной жизни. То, что я комфортно себя чувствую, рассказывая одногруппникам, что я ела и как трахалась, не означает, что для него это тоже комфортно. И что за беда – попробовать сделать так, как просит Брэндон? Если я вернусь к суицидальным мыслям и снова начну обжираться яблоками, я всегда могу сменить курс.
Группа вновь засыпала меня вопросами. Бабуля Мэгги желала знать, знает ли Брэндон о своем прозвище – «Перевертыш». Вопрос Макса оказался самым тяжелым: стоят ли эти отношения той жертвы, которую я согласна принести?
Доктор Розен сидел молча, пока я отбивалась от вопросов. Я несколько раз бросала на него взгляд. В какой-то момент мне показалось, что он одобряет мое решение уважить просьбу Брэндона. Взглянув на него снова, я увидела прямую линию губ и заметила настороженность, от которой у меня заледенел позвоночник. Хотелось зажать уши ладонями и заорать. Почему все до единого мои отношения оказываются таким неподъемным мероприятием? Когда станет легче?
К концу сеанса я заключила с группой сделку: я не стану приносить с собой истории о Брэндоне, но, когда понадобится помощь в этих отношениях, буду оставлять сообщение для доктора Розена, который проконсультирует меня вне группы. Потом, не раскрывая группе содержания разговора, просто сообщу о том факте, что он обеспечил мне обратную связь вне группы.
– Ничего у тебя не выйдет – заявил Лорн. Я в третий раз отсалютовала ему средними пальцами. Но, несмотря на напускную уверенность в правильности заключенной мною сделки, меня тянуло и дергало тревогой. Я потратила пять лет, учась обнажаться перед доктором Розеном и моими группами, учась «давать им допуск». И чем теперь придется заплатить за то, что я закроюсь?
– Кристи, – сказал Макс самым проникновенным тоном. – Серьезно! Ну что в этом такого? Почему ты не можешь говорить о нем на терапии?
Я полагала, что дело в каком-то старинном секрете, который он защищает из преданности своему роду. Максимум, на что хватало моих догадок, – некая семейная история, которой он стыдится, вроде зависимости, психического заболевания или внебрачной беременности. Я знала, что его отец умер, когда Брэндон был еще маленьким, и ощущала и боль, и стыд, переплетенные с этим фактом, о котором он упомянул лишь однажды, и то вскользь.
Придет время, и Брэндон узнает от меня, что тайны токсичны и их раскрытие – путь к свободе и близости.
Тем вечером за суши я сказала Брэндону, что готова молчать о нем в группе при условии, что доктору Розену смогу говорить все, что пожелаю. Он ответил, что сможет с этим жить. Я поднялась с места и подошла к нему, чтобы обнять. Он вспыхнул от такой публичной демонстрации чувств. Мы заказали лимонный тарт с двумя вилками. Настроение было праздничным.
Следующие несколько недель мне было неуютно в группе. До постановления Брэндона мое место было в самой гуще событий на каждом сеансе – с рассказами о том, с кем я сейчас сплю, кто меня только что бросил. Я рвала полотенца, выдирала себе волосы и требовала сию минуту объяснить, как группа мне помогает. Они учили меня смеяться над собой и смотреть на отношения с разных ракурсов. Теперь же, когда всплывали темы секса или отношений, я замыкалась в себе, плотно сжимая губы, напоминая себе и всем, что не буду ничего рассказывать.
После каждого свидания с Брэндоном я оставляла полные подробностей сообщения на автоответчике доктора Розена («мы ужинали с его университетским соседом по комнате» или «я спала у него дома в пятницу, субботу и воскресенье!»). Я не совершала смертный грех, пытаясь «справиться в одиночку». И по-прежнему каждый вечер звонила Рори рассказать, что съела за день.
* * *
Утром в четверг мы с Брэндоном сидели бок о бок за его изготовленным на заказ дубовым столом и ели овсянку грубого помола. Он был в халате с монограммой, а я уже оделась для работы. Мы встречались больше трех месяцев, и по будним утрам между нами царило уютное взаимопонимание. На столе была разложена «Нью-Йорк Таймс», и каждый из нас читал свой раздел: у него – бизнес, у меня – передовица.
– Ну, мне пора, – сказала я, складывая газету. – Через час конференц-колл с клиентом.
