Я чувствовала себя виноватой. Плохая из меня феминистка. Воровка чужих мужей. Банальность.
И все же… я никогда не чувствовала себя настолько живой.
* * *
– У меня сегодня в полдень встреча АА. Пойдем со мной, – сказал Рид однажды утром.
Через десять минут я должна была встретиться с Джеком. После того как он поддержал отмену моих поездок в Германию, мне меньше всего было нужно создавать ему проблемы. Насколько многим я готова рискнуть ради Рида?
Я написала Джеку: У меня срочное дело. Можем встретиться в половине второго?
Встреча АА проходила в четырех кварталах от моего офиса, и я помчалась туда – на каблуках, без пальто, хотя на улице было около нуля. Не взяв с собой ни бумажника, ни денег, ни гребаного здравого смысла. Единственное, что у меня было, – это власть его голоса, предлагавшего быть с ним, и мое безрассудное «да». Пересекая Чикаго-Луп
[51], я лавировала и петляла между пешеходами и заступала на проезжую часть, чтобы поскорее добраться до Рида, сбежать от своей серой, лишенной любви жизни, которая становилась яркой только в его присутствии. Да, я со всех ног спешила на встречу АА:
Несмотря на то, что, строго говоря, не была алкоголичкой.
Несмотря на то что мне пришлось отложить совещание с главным человеком в моем отделе.
Несмотря на то что Рид был женатым мужчиной с проблемой патологической неверности.
Я села рядом с ним в конце заднего ряда. Он придвинул сверкающий черный ботинок на шнурках к моей черной замшевой туфле на каблуке. Мое дыхание сбилось. Я откинулась на спинку стула и просунула ладонь в пространство между его локтем и ребрами. Заполошное трепыхание в кончиках пальцев было моим собственным пульсом, но казалось его сердцебиением. Председатель встречи пустил по кругу флаер 12-шаговой программы, и передавая листок Риду, я позволила своим пальцам задержаться на его ладони. Кожа к коже. Исчезло все. Комната с белеными стенами. Группа из юристов, секретарей, трейдеров и одного массажиста-терапевта. Медали безмятежности. Складные стулья. Женщина в форме сотрудника службы безопасности, поедающая чипотле буррито в дальнем углу. Все это вмиг пропало, а заодно и Чикаго-Луп, и метро, и транспортная пробка на Уокер-драйв.
Были только кончики моих пальцев и ладонь Рида.
И эта пульсация в теле.
Он проводил меня обратно к офису. Я подстроилась под его размашистую походку так, чтобы наши руки через шаг задевали друг друга. Каждый раз мы торопливо отдергивали их, словно шокированные. Или застигнутые врасплох. Наши лица расплывались в глупых улыбках.
Самая старая, мать ее, история на свете. Немолодой успешный мужчина и его молодая любовница. В конце истории я должна была где-то лежать, сжавшись в комок и завывая, оставляя на автоответчике сообщения для доктора Розена, бессильно грозя кулаком своим идиотским решениям. Но тот момент на углу Уокер и Рэндольф, когда рука Рида была в считаных сантиметрах от моей, а тело распирало от неизбывного томления, – только тот момент имел значение. Его достаточно.
– Я хочу, чтобы ты знала все обо мне, – сказал он, когда мы стояли у огромной стеклянной вращающейся двери, которая должна была умыкнуть меня обратно в офис.
– Например, что?
Благодаря группе я уже знала, что его отец «сидел» на рецептурных наркотических препаратах и заставил Рида пойти на программу MBA. Хотя он хотел стать архитектором. Я слышала историю о тренере по бегу, который подпоил и домогался его на выездных сборах, когда Рид учился в средних классах школы. Я присутствовала на тех сеансах, где он рассказывал, каким был в те времена, когда пил каждый день, и, разумеется, о том минете, который и побудил его прийти в группу. И о других внебрачных шалостях, которые проделали трещины в браке. Я кое-что о нем знала. Знание – сила, похожая на любовь.
– Все. Как я открываю бутылку с водой. Как держу руль или плаваю кругами в бассейне. Все, что я не могу показать тебе в группе или на улице, – он наклонился и прошептал мне на ухо: – Я хочу, чтобы ты знала, как я выгляжу, когда говорю тебе, что люблю тебя.
* * *
– Я вчера кое-что сделала, – объявила я группе утром в понедельник. Мне было легче раскрыться в этот момент, потому что Рид в эту группу не ходил. Я неделями шла к той грани, за которой был грех с Ридом. Я оправдывала каждое почти-прегрешение как безобидную шалость, потому что между нами не происходило ничего откровенно сексуального. Задевать его руку на встрече АА не значило крутить любовь. Как не значили ни встреча с ним за обедом в темном баре, приткнувшемся в укромном уголке под эстакадой метро, ни его звонки поздним вечером, после того как жена и дети ложились спать. Мы даже не целовались.
Я обманывала себя заверениями, что винить меня не за что, хотя в глубине души подозревала, что наши с Ридом шалости – это все равно что втихаря жрать яблоки десятками и при этом утверждать, что обжорство давно в прошлом.
– Что случилось? – спросил Лорн. Он уже не одну неделю предсказывал, что моя «дружба» с Ридом может стать не совсем дружеской. Его жена, Рене, несколько лет назад ходила в одну группу терапии с Ридом, и у них едва не случился роман. Это должно было насторожить меня. Но не насторожило.
– Мы вчера разговаривали по телефону… и ситуация вышла… из-под контроля…
– Что это означает? – Патрис нахмурила брови с материнской тревогой. Бабуля Мэгги цокнула языком, словно зная, что будет дальше.
– Он позвонил мне из продуктового магазина…
По выходным мы тайком разговаривали при любой возможности, когда ему удавалось на минутку ускользнуть от семьи. Я не отлипала от телефона.
– Он говорил такие вещи… он тогда был в ряду замороженных продуктов…
– Иисусе, да какое нам дело до мороженого горошка! – ядовито заметил Лорн.
– Вот и хорошо! Мы занимались сексом по телефону.
– Пока он покупал еду для жены и детей, – любезно подсказала Патрис.
– Он проделывал то же самое с Рене, как ты знаешь, – сказал Лорн. – Он уже говорил тебе, что ты не такая, как все? Что он любит тебя?
Я говорила себе все те вещи, какие твердит любая женщина в моем положении: я не такая. Но заплетенный в косичку узел в моем животе – одна прядка для жены Рида и по одной на каждую из его дочерей – стягивался все туже. Я сжала губы и посмотрела на доктора Розена, который побудил меня рассказывать дальше, и тогда я стала рассказывать, как трогала себя, полулежа на полу гардеробной, а Рид просил меня представлять его внутри себя. Он говорил мне, что любит меня, что сделает для меня все. Когда я услышала в трубке, как кассирша спрашивает, бумажный ему пакет или пластиковый, я попыталась отключить телефон, но он хотел, чтобы я оставалась на линии, пока он не сядет в машину.
