– И проблема в том, что…? – начал доктор Розен.
Проблема в том, что я отсиживала по двести семьдесят минут терапии каждую неделю и не ощущала никаких улучшений.
Во время понедельничных/четверговых сеансов я чувствовала себя случайным прохожим, который нечаянно забрел на сборище родственников, встретившихся после долгой разлуки. В каждом разговоре пульсировали слои истории, памяти, рассказов и отношений, к которым у меня не было доступа. Когда Макс или Лорн спрашивали, как у меня дела, я озвучивала самое насущное желание.
– Серьезно, как мне избавиться от этого запора?
– Пить много воды, – сказал доктор Розен. – Еще можно попробовать шелуху семян подорожника. Это активный ингредиент метамуцила.
Очевидно, теперь я платила по 800$ в месяц, чтобы мне рассказывали о действующих веществах в слабительном.
В понедельнично-четверговой группе доктор Розен не раздавал предписаний. Никто никому не звонил, чтобы обеспечить себе здоровый сон или обсудить фруктовое обжорство после ужина. Дважды в неделю мы по девяносто минут сидели в кругу и покушались на границы друг друга. Брэд рассказывал, как его лишили комиссионных на работе, а Макс пенял ему на патологическую одержимость деньгами. Патрис жаловалась на партнеров в своей практике, а доктор Розен винил ее в том, что она не признает собственный авторитет как самого старшего члена практики. Макс поворачивался ко мне и спрашивал, сколько месяцев осталось до моего ухода. Я игнорировала его и спрашивала доктора Розена, чем это мне помогает.
– Разумеется, это тебе помогает, – раздраженно вздохнул Макс.
– Но ничего не изменилось, если не считать работы кишечника.
– Чушь собачья! И знаешь что? – сказал Макс, повысив голос. – Кончай пытаться убедить нас, что ты жалкая! Просто прекрати. Это раздражает.
Никто не умел пристыдить так, как Макс. Когда он качал головой и вздыхал с отвращением, я чувствовала себя наказанной. Когда я смотрела на доктора Розена в поисках указаний или утешения, я видела лишь непроницаемую улыбку, поэтому переводила взгляд на пятно на ковре в форме Австралии.
Через пару минут доктор Розен повернулся ко мне.
– Почему вы не просите Макса назвать вам все причины, по которым вы не жалкая?
Грудь сдавило. В долю секунды перед тем, как последовать совету доктора Розена, я представила, как Макс повторяет те же мысли, которые гремели у меня в голове: Ты сама виновата в том, что одинока. Ты неизлечима. Ты жалка! Твердо упершись ступнями в пол, я прямо взглянула на Макса.
– Ну, так почему же я не жалкая?
Макс глянул на доктора Розена и проворчал:
– Опять на меня всю работу сваливают, – потом вздохнул и повернулся ко мне. – Ты – блестящий адвокат, который работает в одной из самых мощных фирм в этом городе. Ты добилась права ходить в продвинутую группу. Ты усердно трудишься, чтобы разобраться, в каких областях у тебя полный пипец и что тебе с ним делать. Ты не жалкая – ты злишься, что не получаешь всего того, ради чего упорно трудишься, а это лучше, чем все это «бедная я-а-а, нешчастная я-а-а», которое ты изображаешь, – сделал секундную паузу, и я затаила дыхание, подозревая, что он приберег главный калибр для последнего залпа. – Не делай этого, мать твою!
Я знала, что мне полагалось смотреть на Макса и дышать, но не могла. Кем я была бы, если бы видела себя так, как видел меня Макс?
* * *
Однажды мартовским днем я сидела за рабочим столом и ела изюм из пакетика – продолжая бороться с запором, – когда звякнуло оповещение рабочей почты. «Не хочешь сходить со мной в бар?» Это был Алекс, который жил на четыре этажа выше. Двумя днями раньше мы разговорились в лифте, когда оба направлялись в спортзал. Выяснилось, что он, как и я, был младшим юристом в крупной юридической фирме. Он выбрал беговую дорожку рядом с моей. Я наблюдала в зеркале, как работают его сухощавые жилистые ноги. Его физическая красота так сильно отвлекала меня, что пришлось перейти на велотренажеры.
Я прикрыла рот ладонями, пряча радость от приглашения. Этого потенциального Большого События.
26
Мы встретились в ирландском пабе на Кларк-стрит в следующий понедельник после работы. Но была новость еще лучше: у меня больше не было запора. Меньше чем через час после получения письма от Алекса кишки вернулись к жизни.
Мы поделились впечатлениями о своих юридических карьерах – «ужас-ужас, сплошное рецензирование документов» – и заказали пастуший пирог. Я замешкалась всего на долю секунды, когда принесли это блюдо, покрытое слоем подрумяненного картофельного пюре с таинственными коричневыми бугорками под ним. Я могла это сделать: я могла есть рагу из другой страны с этим прекрасным мужчиной.
Из туалета я позвонила Рори, чтобы сообщить: я на свидании с соседом по дому, который похож на Брэда Питта, только чище и выше ростом.
– Гей? – спросила она.
– Возможно.
Алекс рос в семье с матерью-одиночкой и двумя сестрами, так что понятно, почему не трескался от мачизма. Что такого скрыто в сердце этого физически красивого мужчины, что могло бы ранить меня потом?
Мы переписывались всю неделю, и я старательно демонстрировала ему лучший вариант Кристи. Остроумные ответы. Шутки о жизни в юридической фирме и о поп-культуре. Я нарочно выжидала по паре часов, прежде чем отвечать на письма, хотя мои ответы были готовы за пару секунд. Я выдвигала вперед ту Кристи, которая, как мне представлялось, была бы для него привлекательной. Что может понравиться мужчине, настолько красивому и уравновешенному, как Алекс? На мой взгляд – добродушный юмор. Интеллект и честолюбие. Независимость. И исходя из его индекса массы тела, решимость поддерживать физическую форму. У меня все это было, поэтому я сверкала достоинствами и закладывала их в сбалансированных дозах в каждое послание. Что же касалось всех эмоциональных подъемов и спадов, их я оставляла для группы.
Через два дня после первого свидания он пригласил меня на второе: итальянский ресторан, а потом живой джаз.
В полутемном клубе было полно пар, которые выглядели как минимум лет на десять старше нас. Мы с Алексом сидели у дальней стены под фотографией молодой Билли Холлидей. Столик с круглой столешницей, на котором помещались только напитки, отделял нас от прохода, по которому сновали взмыленные официанты, разнося готовые напитки по столикам, тесно наставленным вокруг. Когда джазовое трио заиграло первый сет, Алекс взял меня за руку, его большой палец в такт музыке похлопывал по моей ладони.
Когда группа ушла на перерыв, он стал задавать вопросы обо мне, продолжение тех первых вопросов, которые задавал на первом свидании.
– Как думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Техас?
– Ни в коем случае!
Когда он спросил, почему, я задумалась. Ответов было множество. Я могла бы сказать, что мне не нравится тамошняя жара или консервативные политические взгляды. Или что мне кажется, будто я должна самостоятельно выжить в городе, который приняла всем сердцем, и что возвращение домой было бы пощечиной поражения. Или что я не сумела сохранить привязанность ни к кому из своих друзей, по-прежнему живущих в Техасе, так что меня не тянет вернуться. Все это было правдой. Но когда я взглянула на изгиб его губ и идеальную линию челюсти, я внезапно расхрабрилась достаточно, чтобы назвать настоящую причину.
