Чем дольше я сидела и слушала, как новые товарищи по группе смеются, вспоминая прошлое, тем сильнее меня подташнивало. У всех были браки, дети и карьеры. Мэгги вообще была бабушкой. Никто не нуждался ни в чем так отчаянно, как я, хотя у Брэда определенно был пунктик на приросте состояния. Никто из них не нуждался в докторе Розене в роли могущественного волшебника страны Оз, а не обыкновенного мошенника, так, как я.
Доктор Розен наклонил голову в мою сторону и ухмыльнулся.
– Да-да?
– Мне нечего добавить к этой прогулке по аллее памяти.
– Ты хотела чем-то поделиться? Ты бормотала себе под нос, – проговорила Мэгги с невинной «бабулиной» улыбкой.
Все смотрели на меня. Руки дрожали, словно я вышла на сцену, чтобы обратиться к многосотенной аудитории, а не к кружку из шестерых человек.
– Слушайте, я здесь для того, чтобы вступить в здоровые отношения и создать собственную семью! Я не желаю знать фекальную историю доктора Розена, – я повернулась к нему и задала любимый вопрос: – Как это мне поможет?
Вместо него ответил Макс:
– А откуда ты знаешь, что это не поможет?
– Выслушивание рассказов о том, как он был мозгоправом с плохими границами, поможет?
– А почему нет?
Макс ничего обо мне не знал. Я снова покосилась на часы. Почему я не могу побудить ноги двигаться к двери? Зачем я заставляю себя пройти через это? Возможно, эта группа – вся эта терапия – никогда не приведет ни к чему из желаемого.
Я могу добросовестно приходить сюда дважды в неделю, платить семьдесят баксов за сеанс – и все равно умереть в одиночестве.
Бабуля Мэгги подняла левую руку и постучала по обручальному кольцу.
– У доктора Розена отлично получается выдавать замуж таких женщин, как ты. Вот увидишь! Я вышла замуж два года назад.
Мэгги было около шестидесяти пяти, а она ходила к доктору Розену с тех пор, как Джордж Буш был вице-президентом. Мысль о том, что придется ходить сюда десятилетиями, прежде чем я остепенюсь и заведу семью, едва ли могла меня утешить.
– Шесть месяцев, – произнесла я. – Если моя жизнь не станет лучше к июлю, я ухожу.
И плевать на пятилетний срок, который я начала отсчитывать со своего первого назначения. Я лечилась у доктора Розена три с половиной года, уже согласилась на три сеанса в неделю и тратила восемьсот долларов в месяц на терапию. Ставки выросли. Мне нужны были результаты.
– Угроза уйти – интересный способ строить доверие и близость, – ухмыльнулся Макс.
– Я прихожу сюда трижды в неделю…
– Как и я, – перебил Лорн.
– И я, – сказала Патрис.
– Да это настоящая секта! – все в ответ рассмеялись.
– Шесть месяцев, – повторила я.
– Из вторничной группы тоже уйдете? – полюбопытствовал доктор Розен.
– Да. Все или ничего. Шесть месяцев.
Тем вечером я сидела в кабинете. Солнце опустилось за горизонт. Я набрала в поисковой строке: «психотерапевты в Чикаго». Появился список ссылок. Психолог по имени Линда, аналитик по имени Фрэнсис, принимавший пациентов в том же здании, что и доктор Розен. Я попыталась представить, как звоню Линде или Фрэнсису, но никак не получалось. Слишком много нужно энергии, чтобы дать допуск новым людям. Яблоки. Глисты. Джереми. Стажер. Доктор Розен и первые две группы научили меня есть, спать и заниматься сексом. Я скучала бы по доктору Розену и его дурковатому смеху. Я скучала бы по вторничной команде. Первый сеанс в «продвинутой» группе никак не изменил мою жизнь, но я была обязана дать ей какое-то время. Обязана самой себе. Просто на всякий случай я поместила в закладки контактную информацию Линды и Фрэнсиса.
* * *
Новая жизнь с тремя групповыми сеансами в неделю: по понедельникам и вторникам я ходила в группы перед работой; по четвергам приезжала в середине дня. «Долгий обед» – так я это называла. Я работала с половины десятого утра до семи вечера, если не было проекта, который требовал задерживаться. По вечерам выключала компьютер и шла домой, в свою новую квартиру через улицу от Клэр, которая недавно заключила помолвку со Стивеном. Вместо того чтобы становиться третьей лишней в их жизни, я сняла квартиру с одной спальней в высотке на углу Кларк и Мейпл у Кэтрин, розеновской пациентки из пятничной женской группы. Хотя я скучала по обществу Клэр, мне было приятно валяться во всех углах нового дома и смотреть на закат из западных окон.
Доктор Розен рассматривал этот переезд в собственное жилье как свидетельство, что я освобождаю место для романтических отношений. Я прищурилась, когда он это сказал, боясь утратить скептицизм, прочный, как сланец, ради мимолетной, насквозь просвечивающей надежды. По выходным я ходила на встречи 12 шагов и проводила как минимум полдня в офисе, просматривая документы и доказывая (себе), что заслуживаю места в «Скаддене». В привычном фоновом шуме жизни я ждала, что вот-вот случится Большое Событие. Я ждала, что «продвинутая» группа, которая представлялась мне паяльной лампой, нацеленной прямо в мое сердце, сотворит волшебство. Но не было волшебства, искры не летели от голого пламени, не случалось форсированного усиления моей способности привязываться к людям. Было сидение в кругу, разговоры, слушание, чувствование – все то же, чем я занималась с самого начала лечения у доктора Розена.
Таймер, поставленный на шесть месяцев, размеренно тикал.
Кое-какие перемены, впрочем, наблюдались. Первой из них стало то, что я столкнулась со страшными запорами. Кишечник опорожнялся лишь раз в восемь дней, так что семь суток подряд я ходила с тупой пульсирующей болью в нижней части живота. Больно было сгибаться. Больно бегать. Больно чихать. Я ощущала себя более толстой, чем в самый «толстый» день в преддверии месячных. Пищеварительная система разладилась, как только я начала ходить в новую группу. Во мне ничто не двигалось. Если это единственный дар новой группы, мне он не нужен. Чтобы утешить себя, я пролистывала календарь до июля, как ребенок, считающий дни до Рождества, разве что не предвкушала явление жизнерадостного мужика в красном халате с подарками, а воображала, как завершу отношения с этим сказочником-терапевтом, который обещал, что я не умру в одиночестве. Когда я пожаловалась в понедельничной группе на запор, Макс не преминул напомнить доктору Розену о его легендарной диарее в конце восьмидесятых. Когда я спросила, что мне делать, Макс буркнул: «Может, если бы ты не поставила себе шестимесячный дедлайн, в тебе не было бы столько дерьма».
Утром по вторникам я рассказывала первой группе, что понятия не имею, что делать в новой группе. Я пыталась описать, каково это – не понимать, что делать со своими руками или голосом в течение девяноста минут подряд. Патрис покачала головой.
– Неправда, она прекрасно справляется.
– Мне вообще кажется, что никакая это не групповая терапия, – продолжала я. – Никто, за исключением Лорна, не приходит туда ни с какими проблемами. Они болтают, как старые приятели. Никто не знает о моих острицах, расстройстве пищевого поведения или о том, как я унизила себя с Джереми. Кажется, их вообще не волнует ничто, кроме того, что прямо сейчас маячит перед носом.
