Да что со мной, черт возьми, не так? Я носила брюки сорок шестого размера, у меня была грудь размера D, и студенческий кредит позволял покрывать расходы на квартиру-студию в строящемся районе на северной стороне Чикаго. Восемь лет я была участницей 12-шаговой программы, где меня учили, как питаться, чтобы не совать палец в глотку через полчаса после приема пищи. Будущее сияло, как бабушкино полированное серебро. У меня были все причины для оптимизма.
Но отвращение к себе из-за тупиковости – я была далека от других, в сотнях световых лет от романтических отношений – поселилось в каждой клетке тела.
Существовала какая-то причина того, что я чувствовала себя такой отчужденной и одинокой, причина, по которой сердце было таким гладким. Я не знала, что это, однако чувствовала пульсацию, когда засыпала с желанием больше не проснуться.
Я уже проходила 12-шаговую программу и выполнила «моральную инвентаризацию»
[10] – четвертый шаг – со своим куратором
[11], женщиной, которая жила в Техасе, и загладила вину перед людьми, которым навредила. Я съездила в «Академию урсулинок», свою бывшую католическую школу для девочек, с чеком на $100, возмещая те деньги, которые украла, когда в десятом классе заведовала сбором денег за школьную парковку. 12-шаговая программа положила конец самым крайним излишествам моего неорганизованного питания и, казалось, спасла мне жизнь. Почему же теперь я хочу с этой жизнью расстаться? Я призналась куратору из Техаса, что у меня появляются мрачные мысли.
– Я мечтаю о смерти каждый день.
Она посоветовала ходить на встречи в два раза чаще.
Я послушалась – и почувствовала себя еще более одинокой.
2
Через пару дней после того как я узнала свое место в рейтинге курса, женщина по имени Марни пригласила меня на ужин после встречи 12-шаговой программы. Как и я, она была выздоравливающей булимичкой. Однако в отличие от меня ее жизнь была более-чем-не-одинокой: Марни, всего на пару лет старше меня, работала в лаборатории, проводившей передовые эксперименты по новым способам лечения рака груди; они с мужем недавно перекрасили входную группу дома в колониальном стиле в цвет маклюры краской Sherwin-Williams; она отслеживала овуляцию. Ее жизнь была неидеальна – семейные отношения часто штормило, – но Марни делала то, чего хотела. Моим первым интуитивным желанием было отказаться от приглашения, поехать домой, снять лифчик и съесть свои 113 г фарша из индейки и печеной моркови в одиночестве, смотря «Клинику»
[12].
Так я обычно делала – находила отмазки, – когда люди после встреч приглашали меня присоединиться к ним за кофе или ужином.
«Товарищество» – так они это называли. Но прежде чем я успела отказаться, Марни коснулась моего локтя.
– Просто поехали со мной. Пэта нет в городе, а я не хочу ужинать одна.
Мы сидели друг против друга за столиком, на котором стоял «здоровый» ужин из хлеба с пророщенным зерном и жареным бататом. Вид у Марни был какой-то особенно цветущий. У нее что, блеск на губах?
– Ты кажешься счастливой, – заметила я.
– Это все мой новый терапевт.
Я гоняла вилкой по тарелке листик шпината. А мне мог бы помочь терапевт? Мелькнул проблеск надежды. Летом перед поступлением в юридическую школу я посетила восемь бесплатных сеансов, которые проводил социальный работник – в рамках программы помощи сотрудникам. Меня направили к кроткой женщине по имени Джун, которая носила длинные юбки «в стиле прерии» (и не для эпатажа, а всерьез). Я не рассказала ей ни одну из своих тайн, потому что боялась расстроить. Терапия, как и истинная близость с людьми, казалась переживанием, которое я могла наблюдать лишь с улицы, прижавшись носом к окну.
– Я хожу в женскую группу.
– Группу?..
У меня тут же закаменела шея. Я питала глубокое недоверие к любым группам после неудачного опыта в пятом классе, когда родители перевели меня в местную общественную школу из той маленькой католической начальной, где размер классов стремился к нулю. В новой я влилась в компанию популярных девочек, возглавляемую Бьянкой, которая каждую обеденную перемену раздавала желатиновые конфетки и носила на шее цепочку с шариками из чистого золота. Как-то раз я ночевала у Бьянки, и ее мама возила нас на своем серебристом «мерседесе» смотреть «Свободных». Но в середине года подруга на меня ополчилась. Она решила, что я нравлюсь ее мальчику, поскольку мы с ним сидели рядом на истории. Однажды за обедом она угостила конфетами всех, кроме меня. И сунула под мою сумку с ланчем записку: Мы не хотим видеть тебя за нашим столом. Ее подписали все девочки. К тому времени я уже знала, что в связях между мной и другими людьми чего-то не хватает. Нутром чувствовала, что не умею поддерживать контакт, не умею не оказываться изгоем. 12-шаговые группы я еще худо-бедно терпела, потому что каждую встречу состав менялся. Туда можно приходить и уходить, когда вздумается, и никто не знает твоей фамилии. Там нет вождей – никакой тебе «королевы пчел» Бьянки, способной изгонять других членов группы. 12-шаговую же сплачивал набор духовных принципов: анонимность, скромность, честность, единство, служение. Не будь этого, я бы ни за что там не осталась. К тому же стоимость посещения была практически нулевой, хотя и рекомендовались пожертвования в $2. За стоимость бутылки диетической колы я могла провести там шестьдесят минут, признавая свое нарушение питания и слушая о связанных с пищей горестях и победах других людей.
Я наколола на вилку ломтик помидора и стала подыскивать интересные темы, которые можно было затронуть в разговоре с Марни, – казнь бомбиста из Оклахомы Тимоти Маквея или новый проект Колина Пауэлла. Хотелось впечатлить ее знанием текущих событий и продемонстрировать способность к общению. Но группа терапии, в которую ходила Марни, зацепила мое любопытство. Стараясь казаться незаинтересованной, я спросила, что она собой представляет.
– Там только женщины. Мэри теряет слух, а Зенья вот-вот лишится медицинской лицензии из-за голословных обвинений в том, что она что-то там мухлевала с Медикэр. Отец Эмили – наркоман, живет в квартире с одной спальней в Вичите и достает ее ненавистническими письмами, – Марни подняла руку и ткнула пальцем в нежную, мясистую внутреннюю поверхность предплечья. – А наша новенькая себя режет. Всегда ходит с длинным рукавом. Мы пока не знаем ее историю, но наверняка там что-то адски мрачное.
