Для Марти это был большой прогресс. Внешне он казался дружелюбным и нормальным, но мы знали о его заначке цианида. Доктор Розен почти каждый сеанс упоминал о ней и уговаривал принести в группу.
– Похоже, вы готовы с этим расстаться, – сказал доктор Розен, указывая на жестянку.
– А что там? – поинтересовался Полковник.
Марти прижал жестянку к сердцу.
– Останки ребенка.
Я уперлась ногами в ковер и отъехала вместе с креслом назад. Младенцам полагается быть толстощекими и громогласными – воркующими, верещащими, плачущими. Им не положено храниться запечатанными в жестяных банках.
Марти объяснил, что этот младенец, умерший в возрасте меньше месяца, был сыном одного из первых пациентов в его психиатрической практике. Пациент попросил Марти подержать у себя останки много лет назад, когда прорабатывал скорбь, но потом вдруг взял и умер. И теперь Марти спрашивал доктора Розена, что ему делать с этим memento mori.
Доктор Розен обожал бередить в каждом из нас чувства, связанные со смертью. Если изобразить темы групповых бесед в виде диаграммы-пирога, двумя ее самыми большими кусками были секс и смерть. А если у кого-то была травма, связанная с переживанием смерти, доктор Розен допытывался о ней как минимум раз в два месяца. Рори приходилось рассказывать о Холокосте почти каждый раз, когда она пускалась в какую-нибудь историю, даже если децимация европейских евреев в 1940-х годах вроде бы не имела ничего общего с просроченным пополнением банковской карты. Когда Патрис мучилась с каким-то сложным вопросом на работе, доктор Розен переводил разговор прямо на самоубийство ее брата. Естественно, меня он регулярно подбивал обсуждать тот несчастный случай на Гавайях. Обычно я уклонялась и напоминала, что надо сосредотачиваться на моей сексуальной жизни, а не на том, как мне не повезло стать свидетельницей чужой смерти во время поездки на пляж в 13 лет.
Марти передал жестянку доктору Розену, который осмотрел ее и сказал что-то на иврите. Доктор Розен говорил Марти, что если он будет готов расстаться со своей зацикленностью на смерти, то сможет принять свою жизнь полнее и сблизиться с давней партнершей Джанин.
Мрачное молчание накрыло группу. Волна чувств вздулась было у меня в груди – обрывки гавайских воспоминаний, – но я пригасила ее, будучи уверенной, что это просто печаль, которую я подделываю, чтобы соответствовать общему настроению группы.
В то же время резко захотелось вызывающе положить ногу на ногу. А где же волшебный трюк доктора Розена для меня? У меня в шкафу хранится какая-нибудь заначка, которую я могла бы принести в группу и – ррраз! – стать готовой к близости и интимности? Мы с Марти начали ходить в группу в один день, но он меня обставил. Я пришла к доктору Розену, желая смерти, потому что была хронически и фундаментально одинока, но у Марти в тумбочке хранились таблетки цианида. И он каким-то образом вырывается вперед?! Я сидела, растя в себе зависть и гнев, но вслух не сказала ничего.
Когда оставалось пятнадцать минут до конца сеанса, доктор Розен снова обратил внимание на жестянку Марти.
– Выберите кого-нибудь, кто будет хранить ее для вас.
Я уставилась в покрытый пятнами ковер и не отводила взгляда, пока Марти пристально оглядывал нас. Наверняка он выберет Патрис, нашу мать-медведицу.
– Кристи.
Да чтоб у святого Фрейда яйца загорелись! Я прищурилась на Марти, испуганная и раздраженная тем, что он выбрал меня в хранительницы младенца, которому не суждено вырасти, чьи плоть и кости были запечатаны в серебряную жестянку. Я нахмурилась на доктора Розена за то, что он подстроил эту гнусную аферу. Мне хотелось вскочить, биться головой о собственные кулаки и кричать, пока не порвутся голосовые связки:
«Я пришла сюда не за смертью, костями и прахом! Я пришла сюда ради жизни! Я ХОЧУ ЖИТЬ!»
Согласно какой странной логике, я, случайно попавшая в одну группу терапии с Марти, внезапно оказалась стражем его жестянки? Разве этот ребенок не заслуживает того, чтобы оставаться в руках человека, который нежно любил его, или, на худой конец, его родителей? Случайность выбора была нестерпима.
Доктор Розен велел Марти посмотреть мне в лицо и спросить, возьму ли я жестянку. Когда мы с Марти схлестнулись взглядами, я видела его боль, но не могла ее вынести. Я повернулась к доктору Розену.
– А давайте лучше я возьму таблетки цианида?
– Это вряд ли, – возразил тот. Пауза. Потом: – Вы не обязаны это делать, вы же знаете.
– Что?
– Шутить, когда напуганы, расстроены или разгневаны. Отражать удар.
– Это еще что? Да пошли вы на хер, доктор Розен!
Доктор Розен потер ладонью область сердца – жест, который я уже видела прежде. Однажды он пояснил, что, когда кто-то прямо выражает ему свой гнев, это признак любви, который он вкладывает в сердце как драгоценный дар.
– Уже лучше.
– Ладно, – прошептала я, пристыженная. Спросила у Марти, как звали малыша.
– Джеремайя, – ответил он.
Я не могла просто так бросить Младенца Иеремию. Какая-то часть этого возлюбленного дитяти до сих пор оставалась в жестянке, и я не желала поворачиваться к ней спиной. Я была эгоистичной и эгоцентричной, но не совсем уж чудовищем. Руки потянулись за банкой.
Доктор Розен передал ее Патрис, а уже она вручила мне. Я взяла жестянку в руки, стараясь держать совершенно неподвижно. Я не хотела чувствовать содержимое. Опустив банку на колени, я представляла, что она наполнена крохотными ракушками. Очень старалась не думать о костях. Образ меня самой, раскачивающейся и рыдающей, баюкающей на руках жестянку, промелькнул в сознании, но порыв гнева на доктора Розена испарил нежную скорбь.
– Вопрос, – сказала я доктору Розену. – Марти больше сближается с Джанин, если расстается с Джеремайей. Но что будет со мной, если я его возьму?
Издав в потолок пару задумчивых «м-м-м» и «эм-м-м», он ответил:
– Для вас этот прах символизирует привязанность к группе. Вам нужна поддержка группы, чтобы прильнуть к смерти, перестать бежать от нее, – он подался вперед, словно опасался, что я его не расслышу. – Вы хотите двигаться вперед? Начинайте чувствовать.
– Я не знаю…
Трясущиеся руки схватили жестянку.
– Не знаете чего?
– Как это сделать. И смогу ли я…
– Мамэле, это уже происходит.
Через две недели Марти вытащил из кармана конверт и показал его доктору Розену.
– Мои таблетки, – пояснил Марти. Он высыпал желтые кругляши в ладонь и подал их доктору Розену, который поднялся с места и сказал:
– Мы устроим им погребение.
Все проследовали за доктором Розеном в маленькую ванную сразу за групповой комнатой. Рори держала Марти за руку, пока он не подготовился расстаться со своей ношей. Доктор Розен объявил, что произнесет кадиш скорбящего.
