В кабинет вбегают Слава и Ваня.
– Что там? Что с ним?
Заглядывают еще какие-то люди.
Отдуваясь, вваливается Костамо, рычит:
– А ну, вышли отсюда все лишние!
Саша-Паша несет таз и физраствор. Хочу смыть кровь с руки отца Глеба, понять, как извлечь стрелу, но Костамо отталкивает меня:
– Давай-ка в сторону. Я сам…
Понимаю, что я здесь тоже лишняя, и решаю вернуться к Алеше. Мария наверняка уже там.
В коридоре на меня набрасываются Ваня и Слава:
– Что с ним?
– Руку прострелили, – говорю, – какой-то странной стрелой.
– Похоже, это от арбалета стрела, – говорит Лёнькин отец. – Вот сволочи!..
Из процедурной высовывается Саша-Паша, нервно пищит:
– Люди, скорей! Найдите где-нибудь слесарные кусачки. Стрела, зараза, крепкая, ножницами не отрезать!
– В конце коридора кладовка, там ящик с инструментами, – говорю я. – Ваня, беги туда. Это рядом со входом в подвал.
И сама спешу следом за Ваней – к Алешиной палате.
Полчаса спустя Алеша все еще спит. Выхожу из палаты, чтобы узнать у кого-нибудь – как там священник. Дохожу до лестницы. Внизу, у приоткрытой двери главного входа, вижу Ваню, Дину, Славу и Сашу-Пашу. Все курят, включая Ваню. Спускаюсь к ним. Саша-Паша как раз рассказывает, как он и Яков Романович возились с раной отца Глеба.
– Стрела тупая была, с круглым наконечником, а то бы запросто порвала пястную артерию. Вот тут вошла и тут вышла. – Саша-Паша тычет в свою ладонь.
– Ну, точно из арбалета. А стрела не боевая, для тира. Припугнуть хотели. – Слава поглядывает в приоткрытую дверь, следит за обстановкой снаружи.
– Ни ч… себе припугнуть! – вскрикивает Дина. – В кого угодно могли попасть, там толпа стояла! А если б в глаз кому-нибудь?..
– Нет, – упрямо сопит Слава. – Прицельно стреляли. Может, даже с оптикой. И, скорей всего, из леса. Я за этими четырьмя быками внимательно следил. Никто из них не стрелял. Значит, кто-то другой из их банды. Видно, чем-то допек священник этих уродов…
– Саша-Паша, – говорю я. – Так что там с отцом Глебом? Серьезная рана?
– Да нет вроде бы, – мотает головой Саша-Паша. – Типа обошлось. Романыч шить сначала собирался, но там и шить нечего. Дренаж только поставили. Конечно, рентген нужен – что там с косточками. Но Романыч пощупал, сказал, вроде как целы. А поп все терпел. У нас ведь даже новокаина не нашлось – вот смех! Романыч хотел его трамадолом рубануть, но поп сказал: «Не надо, давайте так…» Ой, люди, у нас теперь не хоспис, а травмпункт какой-то, – трещит Саша-Паша. – Вчера я с Ничкой всю ночь возился, а сегодня…
– Слушайте, – перебиваю я его, – а откуда Костамо так петрит в хирургии?
– Да ты что, – удивленно поворачивается ко мне Дина. – Он же военный хирург. А ты не знала? Даже был в каком-то высоком чине, чуть ли не полковник. Его к нам разжаловали. Он поцапался с каким-то большим начальником – то ли послал его в известное место, то ли обещал смешать с продукцией этого места…
– И за это нашего Романыча смешали с продукцией другого известного места, – хихикает Саша-Паша.
– Вы про что, Александр Павлович? – не понимает Дина.
– Про детей же, ясен пень, – ухмыляется Саша-Паша.
– Ох, вечно у вас… – Дина с досадой отворачивается от Саши-Паши.
– Ваня, – говорю я. – А где сейчас отец Глеб? Как он?
Ваня стоит в сторонке. Сигарета в его руке, как всегда, дымится без дела.
– Ваня, ты слышишь?
– Да слышу я, Ника, слышу, – отзывается он. – Отец Глеб сейчас в ризнице. С ним этот молодой ксендз. Разговаривают. Я не стал им мешать… Мерзко это все, – грустно добавляет Ваня. – Отец Глеб вроде бы держится нормально, но мне показалось, сегодняшний день как будто перевернул в нем что-то…
Ваня смотрит на Сашу-Пашу, Дину и Славу. Вижу, что он не хочет продолжать при них. Но и отойти со мной в сторону вроде как невежливо.
– Я пытался его подбодрить, – все-таки продолжает он, – наверное, сделал это глупо и неловко. Сказал, что вот, мол, отец Глеб, стоило вам разругаться с фарисеями, и у вас уже дырка в ладони. А он на меня вдруг как крикнет: «Замолчите, Иван, что вы несете!» Никогда его таким не видел…
Ваня бросает истлевшую сигарету в банку для окурков и, сокрушенно качая головой, уходит вверх по лестнице…
Интересно, что Ваня делает сейчас в хосписе? Просто сидит где-нибудь в церкви?
– Этот твой Ваня – интересный кадр. Сегодня вызвался коридор мыть, – говорит Дина, будто подслушав мои мысли. – Так старался, что швабру сломал. Постеснялся признаться и возюкал руками. Весь второй этаж без швабры помыл, бедолага.
– Он не мой кадр, – улыбаюсь я, глядя Ване вслед. – Хоть это, возможно, и к сожалению.
Слава опять высовывает голову в приоткрытую дверь – проверить, что и как снаружи. Из-за его спины вижу, что толпа за барьерами поредела. Но добрая половина журналистов осталась ждать развития событий. Полицейские и гвардейцы по-прежнему ничего не предпринимают. Даже носатый майор перестал гаркать в свой мегафон.
– Нам приказали убраться до шести, – говорит Слава. – Вот и посмотрим, что они после шести придумают. Штурмовать нас будут? Ха! Тут двери – попробуй сломай! Как в крепости. А на всех окнах решетки из чугуна – такие и болгаркой не возьмешь!.. Будет потеха на радость мировой прессе!.. Вы когда докурите, дверь на засов заприте, – говорит нам Слава и уходит к стеклянной будке охраны, где сидят его друзья-десантники и где, насколько я знаю, есть монитор камер наружного наблюдения.
– Так, девчата, я обещал помочь в терминальном, – говорит Саша-Паша и убегает.
Я тоже хочу вернуться в палату к Алеше, но Дина задерживает меня:
– Ну, как там у вас? Расскажи.
– Пока никаких признаков приближения приступа.
– Эндорфинная ремиссия?
– Похоже, – говорю я. – Он ведь так счастлив, что мама приехала…
– Только бы хуже не стало, – качает головой Дина.
Дина подтверждает мои страхи. Мы знаем, что после всплеска радости болезнь может отступить на день, на два, но потом возвращается с новым тяжелым и часто смертельным приступом. Гормоны радости – как будто барьер. Но за ним накапливается боль. И когда она ломает барьер и выплескивается вся разом… В Америке СГД пытались лечить синтетическими гормонами, но результаты были плачевные – как правило, после короткой ремиссии начиналась терминальная стадия.
Дина знает, что Алешины приступы доводят Марию до болевого шока. Знает и то, что я собираюсь перехватить Алешину боль и, может быть, помочь Марии понять, что с ней происходит… Я благодарна Дине – она восприняла мою способность помогать спокойно, почти как что-то обыденное. Она не лезет с расспросами, но, вижу, она тоже с волнением ждет – что будет с Алешей и Марией.
