– Это я уже понял… Я в том смысле, что как раз молился… не сочтите за дерзость… молился о вас.
– Так… А кто вас просил?
– Никто. Узнал от Дины Маратовны, что вы болеете, и помолился о вашем здоровье.
Хочу как-нибудь помягче сказать, чтоб не лез не в свои дела, но его слова звучат так просто, без поповского превосходства. Будто он каждый день молится за всех на свете, и чего бы ему заодно не помолиться за меня… К тому же пререкаться нет сил. Снова чувствую озноб. Беру табурет и сажусь, опираясь о столб беседки, запахиваюсь в пальто.
– Как вы, Ника? Выздоровели?
– Вашими молитвами, – цежу я сквозь зубы, но, почувствовав, что отвечаю слишком зло, добавляю с кислой улыбкой: – Это такой вежливый ответ. Только он у меня вежливым не получился… В общем, спасибо, мне лучше.
В конце концов, ничего плохого он мне не сделал, этот отец Глеб…
– Да, – вздохнув, говорит он. – Сейчас если и услышишь такой ответ, то только с иронией… Хотя что может быть естественнее, чем просить для кого-то добра…
Священник опирается спиной о другой столб беседки, стоит напротив меня. Между нами метра три, но у меня такое чувство, что он стоит ближе, чем мне бы хотелось. Он поворачивает голову, смотрит на город, шумящий, ползущий, снующий вдали, за покатым склоном холма.
Я вообще-то не считаю всех священников дремучими мракобесами. Скорее подозреваю в них лукавых жрецов, торгующих тем, чем торговать нельзя, – иллюзией защиты, туманными надеждами на помощь потусторонних сил, первобытными обрядами для задабривания этих сил. Разве не бесчестно делать из этого профессию! Да что там профессию – огромную, алчную организацию, опутавшую весь мир!.. Но странно – когда вижу отца Глеба в палатах и коридорах, чувствую непонятное облегчение, как будто его высокая фигура в черной рубахе до пят – это стержень, на котором держится что-то важное. Однажды наблюдала, как он говорит с родителями, – смотрела издалека, но по длинному тоннелю-коридору первого этажа звук разносится, как по переговорной трубе. Честно говоря, даже позавидовала его умению находить верный тон – настолько искренний и убедительный, что родители сразу просветлели, подняли головы и слушали его как завороженные… Но, боже, какую околесицу он нес этим своим обволакивающим тоном – про каких-то небесных целителей, про какие-то акафисты и помазанья… Прямо хотелось подойти и сказать: а давайте еще бабку вызовем по объявлению, чтобы пришла да пошептала!.. Нет, не могу понять – у них же, у священников, высшее образование, даже вроде академическое. И зачем оно? Чтобы вызубрить и исполнять эти обряды – дикие и нелепые на фоне сегодняшней жизни?.. Ну ладно, а что будет, когда родители увидят, что не помогли помазанья и акафисты? Решат, что мало акафистов прочитали? Или подумают, что небесным целителям просто нет до них дела?.. Ох, отец Глеб, отец Глеб, как же можно так рисковать, да еще – такими вещами!..
– В моем доме пожар, – вдруг спокойно говорит священник.
Я удивленно таращусь на него. Изображает ясновидящего? Или это какая-то цитата, иносказание?
Он понимает, что его слова прозвучали странно, и, взглянув на меня, говорит:
– Нет, правда. Отсюда видно мой дом. Во-он тот, длинный, желтый. – Он протягивает руку: – Видите, поднимается дым? Это где-то в первом подъезде, а мой подъезд – с другого края… Дом у нас какой-то несчастный, за год – третий пожар…
– А если помолиться, святой водички полить? – не могу удержаться я.
Священник улыбается и уже не прячет глаз. Похоже, мои колкости его забавляют.
– Я так понимаю, это вы заранее защищаетесь от моей религиозной агитации?
– А вы все-таки собираетесь ее вести?
– Вообще-то не собирался, но вы меня раззадориваете.
Теперь мы оба улыбаемся.
– Вы, конечно, не знаете, но у нас есть секретный приказ церковного начальства. – Священник едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Встретишь атеиста – обрати его. Кто обратит больше всех, того – на Доску почета.
– И как называется? Пингвин месяца?..
Мы оба смеемся.
– Пожарные приехали, – говорю я, кивая в сторону дымного столбика над домом отца Глеба.
– Вот и слава Богу. – Он смотрит, как к его дому ползут две красные машинки. Потом переводит взгляд на меня и вдруг говорит: – Спасибо вам, Ника. Мне сейчас как раз не хватало такого вот легкого разговора… По-моему, вы зарываете свой талант психолога!
Я внимательно смотрю на него, но не улавливаю никакой иронии – он говорит просто и искренне.
– Уж не знаю, сколько вы своих талантов зарыли, – отвечаю я. – И как вас такого занесло в священники?..
– Ой-ой, есть вопросы к каждому слову, – опять улыбается отец Глеб. – Во-первых, какого «такого»? А во-вторых…
– Во-вторых, «занесло» – это грубо? – подхватываю я.
– Ну… И правда грубовато. Но, знаете, вообще-то довольно точно. Я стал священником помимо своей воли.
– Это как? Вас заставили?
– Нет, просто таким родился. Как рождаются мальчиком или девочкой.
– Вы родились священником? – хмыкаю я.
– В общем, да. Наверное, это кажется странным, но по-другому объяснить не могу… Дети – они ведь мечтатели. Ребенок без мечты – это что-то ненормальное. А я с детства мечтал о чуде – увидеть, почувствовать, оказаться внутри какого-нибудь чуда. Стоит только отдернуть кусок старого холста, как в «Золотом ключике», и там – дверь… И однажды узнал, что такая дверь в чудеса есть на самом деле. Все христианство основано на чуде, которое случилось две тысячи лет назад… Впрочем… Все, что я могу рассказать о себе, покажется вам религиозной агитацией.
Я пожимаю плечами:
– Верить не верить – личное дело каждого. Но вы сами стали… сказочником.
– Сказочником?.. – Священник внимательно смотрит на меня. – Ника, уж вам-то хорошо известно, что эта дверь существует. И что мир за ней так же реален… нет, намного реальнее, чем наш.
Я протестующе поднимаю руку:
– Это другое!
– Да почему же «другое»?! – горячо восклицает священник. Он делает шаг в мою сторону, но останавливается и начинает говорить мягче, спокойнее: – Почему «другое»? Вот здесь, в этой беседке, три дня назад вы сказали, что ваша способность облегчать боль кем-то вам дана и так же может быть отнята… Но кто он, этот кто-то, имеющий такую власть, способный так вторгаться в нашу жизнь?
Я набираю воздуха, чтобы велеть ему замолчать. Мне уже хватило утреннего разговора с Ваней. Но что-то меня удерживает. От вопроса, который задал отец Глеб, я долго отмахивалась, боялась его. И шла над своей бездной в одиночестве, да еще и с завязанными глазами, не думая, по чьей воле это происходит, не пытаясь даже понять – что это за воля, добрая она или злая. И я твердо сказала себе: моя способность помогать – это реальность, только реальность и ничего больше. Да, необычная, да, уникальная, но – реальность, принадлежащая этому миру и никакому другому… И все равно вопрос о чудесном, нездешнем ее происхождении мучил меня… Однако церковь была последним местом, где я стала бы искать ответ.
