В тот день, возвращаясь в преторию, Кирион побывал в своем опустевшем доме, извлек из тайника пергамент и написал на нем лишь семь кратких слов:
«Господь мой, милостив будь ко мне, грешному».
Это были последние слова, написанные им на свитке.
16 апреля. Великий четверг
Вероника
Переодеваю Марию. Потом, повернув на бок, мажу ей спину гелем от пролежней. Странное ощущение – раньше я не ухаживала за взрослыми. Мария кажется такой большой, тяжелой…
Тихо приговариваю, склонившись над ней:
– Тебе пора просыпаться. Ты нам нужна. Ты нужна Алеше. Он о тебе все время спрашивает. И ангел обещал ему, что ты скоро придешь. А ведь ангел зря не скажет… Так что, пожалуйста, ты уж постарайся. Открывай глаза…
– Глаза, – шепчет Мария.
Я замираю, прислушиваюсь. Но она молчит. Дышит редко – как и дышала. Неужели послышалось?.. Ох, я ведь совсем не спала сегодня. Да и вчера, считай, не спала. Голова гудит как трансформаторная будка… Переворачиваю Марию на спину.
– Ты слышишь меня? Пожалуйста, ответь… Алеша здесь, в соседней палате. Он спит, но, когда проснется, сразу спросит о тебе. Что мне ему сказать?
Она молчит, только над переносицей появляются морщинки и тут же исчезают.
– Ты ведь слышишь… Ты слышишь меня, правда? – Я глажу ей лоб кончиками пальцев. – Как ты жила? Я ничего о тебе не знаю. И ты обо мне – ничего. Все, о чем мы успели поговорить, – это боль. Но разве это справедливо? Разве это все, что нам осталось?..
Выхожу в коридор, иду к Алешиной палате посмотреть – не проснулся ли? Вижу, что ко мне спешит Дина, почти бежит.
– Ник, ты здесь? Надо поговорить.
Дина держит что-то в руке, но что – понять не могу.
– Что еще стряслось?
– Рита… – взволнованно говорит она.
– Что «Рита»? Что с ней?..
– Доигрались твои Ромео и Джульетта, так я и знала! Смотри! – Она подносит к моему лицу тест-полоску. В полумраке различаю на ней красные штрихи. – Ты видишь? Беременная! Ну и что с ней теперь делать?..
– Подожди, а она-то сама знает?
– Ох, да что они вообще знают, безмозглые!.. Я ей не сказала. Взяла мочу вроде как для обычного анализа. Да и надо ли говорить? – Дина вздыхает. – Все равно ведь…
– Ты хочешь сказать, все равно эта беременность – до первого приступа?
– Слушай, Ника… – В голосе Дины – непонятная смесь тревоги и радости. – Самое удивительное – приступы у нее прекратились. Уже пятый день пошел, представляешь?..
– Как? И ты молчишь?!
– Ничего я не молчу. Романыч знает. Он теперь на Ритку смотрит как на чудо, тихонько плюется через плечо, чтоб не сглазить. Уже гипотезу придумал про влияние пубертатного периода – типа, что СГД можно перерасти… А про беременность Романыч еще не знает. Я с тобой сначала хотела…
– Дина, да что Романыч! Надо Рите сказать. Обязательно!..
– Зачем?
– Затем, что это ее ребенок!
– Ой, какой там «ребенок»! – Дина с досадой машет рукой. – И что значит «ее»!..
– А то и значит, что у этой девочки никогда не было ничего своего, а теперь есть! Да не что-то, а новая жизнь! Как это можно не понять!..
– Эй, а чего ты на меня-то орешь? – Дина пятится, смотрит с обидой.
– Прости, это я нервная после тюряги. – Я делаю к ней шаг, хватаю за руки: – Дина, да ты представляешь, что происходит? Это не может быть простым совпадением!..
– И что? Даже если так. Всем девочкам с СГД теперь срочно беременеть?
– Ох, не знаю я, не знаю… Ну хочешь, я сама ей скажу?
– Да стой ты, сумасшедшая! Давай хоть подождем еще…
– Чего подождем? А если эта радость и есть ее лекарство, ее спасение? Пока – даже неосознанная радость, неузнанная. А приступы уже прекратились! А если она будет знать, если будет понимать – для чего и для кого ей жить!.. Динка, Господи, неужели до тебя и правда не доходит? Ведь там, в ней… Во всех них… Идет немыслимая, непонятная нам война генов, гормонов, каких-то непознанных энергий. Что мы знаем об этом? Да ничего! Генетики-академики сидят, щеки раздувают, крутят ДНК под микроскопами, лезут в гормональные миры, в нейронный космос. А понимают не больше, чем дикари, которые пялятся в небо и думают, что звезды – это дырки в черном котелке…
– Ох, Ника! Как же обидно! – Дина сокрушенно качает головой. – Кто-то должен быть с ней, с Риткой, оберегать, обследовать. А нас вот-вот вышвырнут отсюда и, может, вообще по тюрьмам растащат. А Ритку – обратно в детдом…
– А может быть, еще хуже, – подхватываю я. – Если узнают, что у нее стойкая ремиссия, представляешь, что будет? Спрячут в секретных лабораториях и замучают как подопытного кролика. Может, наша Ритка вообще не первая такая. Может, дети с ремиссиями уже где-то есть. И если так, то из них должны любыми средствами вытаскивать секрет выздоровления. Тот, кто поймет, как лечить СГД, автоматически станет императором Земли – это же ясно. И по крайней мере, превратится в Мидаса, купающегося в золоте.
– Да уж, – соглашается Дина, – чего хорошего ждать от этих мудасов!
– Мидас… – улыбаюсь я. – Это был такой царь, который издох от жадности…
У Риты теперь отдельная палата, и в ней только одна кровать. Лёнька формально живет в «казарме» – так окрестили палату на первом этаже, где обитают Слава и его друзья. Но как же можно помешать Лёньке просочиться в Ритину палату! Он притащил сюда матрас и сейчас спит на нем, с головой укрывшись одеялом. А Рита не спит. Лежит на спине, вытянув руки по швам, смотрит в потолок своими большими блестящими глазами…
Тихо вхожу в палату. Я все же настояла на том, чтобы немедленно сказать Рите. Дина осталась с Алешей, а я поднялась сюда, на второй этаж. В палате – полумрак, как и во всем хосписе. Рита видит меня, улыбается. Я прикладываю палец к губам и показываю глазами на Лёньку, шумно сопящего в уголке на матрасе.
Рита говорит громким шепотом:
– Ничего, он кэ… кэ… крепко спит. Утром у него был пэ… приступ… Зэ… здравствуй, Ника!..
– Привет, красотка…
Я подхожу и опускаюсь на колени у ее кровати – ни одного стула в палате нет. Рита поворачивается ко мне, наши лица совсем близко… Как ей сказать? В том же шутливом тоне: «Прикинь, красотка, ты залетела». Или как-нибудь торжественно, типа: «Дорогая Рита, поздравляю, ты беременна». Улыбаюсь, представляя, как нелепо прозвучит и то и другое… Рита тоже улыбается – чему-то своему.
– Ни… Ника… Хочешь, скажу тебе что-то?.. Наверно, у меня будет ре… ре… ребеночек.
Только теперь понимаю, как это невероятно – здесь, сейчас, из уст этой девочки… У нее «будет ребеночек»! Господи!..
