Эй, Ника, ты чего? Ты сейчас разревешься, что ли?! А ну, не смей!
Чувствую, он опять берет мою руку, поднимаю на него глаза.
– Вам нужна одежда, – вдруг говорит он.
Сижу и смотрю на него и молча киваю, а слезы катятся из глаз…
…Ангел времени, дай мне время… И вы, святые на иконах… Вы ведь – за меня, правда?.. Вас нарисовали такими строгими и отрешенными, надели на вас эти золотые рамы и повесили здесь, а на самом деле вы, наверное, совсем не такие… Но даже если вы сейчас не за меня или вам просто не до меня – ладно… Но есть мальчик Алеша. Я знаю, что он всерьез молится вам. И если вы отвернетесь от такого, как Алеша!.. Нет, я не грожу вам и не стыжу вас. Я не знаю, что там у вас происходит. Может, вы сейчас спасаете сталкивающиеся галактики. А тут какой-то Алеша – почти прозрачный, почти невидимый… Но все-таки… все-таки… «По-мо-ги-те» – с трудом выдавливаю из себя это последнее слово, опустив голову и не глядя на иконы…
Пять пятнадцать. Доктор ушел разыскивать для меня одежду. Ох, да где же он ее здесь раздобудет?
За окном уже светло. Небо ясное, бледно-зеленое. Где-то шаркает метла дворника. Шумят в переулке шины первых машин…
Пять восемнадцать. Сергей Сергеевич почти вбегает в комнату, торопливо закрывает за собой дверь. Удивительно – даже в этой торопливости он каким-то чудом не теряет степенности. Он переоделся – костюм, черное пальто с меховым воротником и старомодная шапка пирожком. Господи, ну точно – академик!.. Только глаза у него – другие. Надо же – светятся молодым озорством!.. Принес большой подарочный пакет с церковными куполами и надписью «Светлой Пасхи!». Подходит к дивану, вываливает из пакета черный тканевый ком.
Начинает говорить быстро, почти весело:
– Так, Вероника, нам повезло. Оказывается, здесь есть гардероб с запасной одеждой – чтобы обслуживающий персонал всегда выглядел опрятно… Взял для вас наименьший размер… С обувью только ничего не получилось…
Слушаю его, а сама пытаюсь разобраться – что он принес… Руки трясутся. Боюсь поверить, что у нас что-то получится… Черное длиннющее платье с рукавами… А это? То ли платок, то ли капюшон какой-то…
– Погодите. Что это?..
– Апостольник… Что вы так смотрите? Ну да – монашеская одежда. А вы думаете, кто из женщин здесь может работать? Только монахини. Ну, что же вы? Надевайте платье прямо поверх робы… А с апостольником я вам помогу.
Через голову надеваю платье. Долго вожусь с частыми пуговицами на груди.
– Ох, да не надо все застегивать, апостольник прикроет. – Сергей Сергеевич держит наготове платок.
Накидываю его на голову, высовываю лицо в круглую прорезь.
– Нижний край стяните под подбородок, – командует Сергей Сергеевич, – это же не паранджа какая-нибудь!
Платок закрывает плечи, грудь и даже спину. И руки под ним можно спрятать вместе с наручниками! Сергей Сергеевич завязывает какие-то тесемки у меня на затылке:
– Вот, вроде бы так… Погодите, платье на вас мешком висит, так нельзя, нужен пояс. Я вам свой отдам, у меня как раз черный. – Он вытаскивает ремень из брюк, дает мне. – Эх, дырки в нем для вас не подойдут!..
Я беру ремень, оборачиваюсь им дважды и застегиваю.
– Ох, Вероника, – реагирует на это Сергей Сергеевич, – как же вы истощены!..
Носки на мне такие, что страшно смотреть. Ничего. Длинное платье прикроет… Только не наступить бы на подол!..
Сергей Сергеевич критически оглядывает меня:
– Эх, хорошо бы еще темные очки для ваших синяков… Ну да ладно. Идемте так.
Хватаю его за рукав:
– Погодите. Как мы выйдем отсюда?
– Выход тут один – проходная рядом с воротами. Дежурные меня знают. Скажу, что вы со мной, – сестра милосердия.
– Меня охранник узнает, видел вчера!
– М-да… – Сергей Сергеевич на секунду задумывается. – Будем надеяться, что он сменился.
В меня снова пробирается ледяная дрожь…
– За домом, на стоянке – машина, которая привезла меня сюда, а в ней – мой конвоир…
– Мы пойдем в другую сторону… Вероника… – Он вдруг крепко берет меня за плечи, смотрит в глаза. – Успокойтесь. У нас все получится. Но даже если вас не выпустят, я не дам увезти вас обратно в тюрьму.
– Почему? – глупо спрашиваю я.
– Что значит «почему»? Просто не дам, и все… Идемте же! Держитесь за мной. Руки прячьте под апостольником. Глаза – вниз. Вы – монахиня.
Сергей Сергеевич делает шаг к двери, но останавливается, оборачивается к иконам и крестится:
– Господи, помоги!
В коридоре – никого. Минуем несколько дверей. Дальше, я помню, – большой зал со столом посредине. Входим туда. И одновременно из другой двери в зал входит Артемий. Одет, как вчера. И лицо такое же, как вчера, когда увидел меня в первый раз. Нет – еще более изумленное. Вижу, что у него в прямом смысле отвисла челюсть. Останавливаемся по разные стороны огромного стола. Смотрю ему в глаза – должно быть, с вызовом… Или не с вызовом… Сама не понимаю, как смотрю, – слишком много всего во мне бурлит, и все это, наверное, – в моих глазах. Потом вспоминаю, что я – монахиня, склоняю голову, гляжу в пол.
– Доброе утро, владыка, – слышу спокойный голос Сергея Сергеевича.
– Гм… Доброе утро, – автоматически отвечает Артемий.
– С Владыкой Софронием сейчас дежурная сиделка. А я скоро вернусь, – так же ровно говорит Сергей Сергеевич.
Глаз не поднимаю. Только слышу сопение с другой стороны стола.
– Фс-с, фс-с… – сопит Артемий, будто у него заложен нос.
Сейчас закричит: «Вы что себе позволяете, профессор?!»
– Да, – говорит Артемий. – Да… Понятно…
Он обходит стол и удаляется в ту дверь, из которой вышли мы.
Прежде чем идти дальше, Сергей Сергеевич шумно выдыхает и говорит:
– Надо же…
Минуем роскошную переднюю, выходим на крыльцо. С замирающим сердцем бросаю взгляд влево, на угол дома, за которым стоянка. Господи! Из-за угла виднеется бок черной БМВ. Наверняка ваххабит видит из машины и дорожку, и проходную. Господи, Господи! И вы, святые на иконах, усыпите вы этого несчастного Карима!..
Сгорбившись, семеню за Сергеем Сергеевичем. Я – монашка, я – монашка… На полпути к проходной встречаем грузного длиннобородого попа в пальто и черной шапочке. Поп спешит в резиденцию, на ходу кивает доктору:
– Утро доброе!..
На меня не смотрит совсем.
– Доброе утро, – кивает ему Сергей Сергеевич.
Проходную минуем молча. Два охранника за стойкой возятся с какими-то папками и журналами – да здравствуют учет и контроль! Они бросают на нас равнодушные взгляды, говорят доктору:
