Она снова возродилась осенью 1913-го, когда в Лисьи Броды впервые приехал необычный путешественник. Рижский немец, майор в отставке, из аристократов, старый род. Действительный член Императорского географического общества. Исключительной образованности и блестящего ума господин, однако же, болезненно увлекался магией и алхимией. Его звали барон Вильгельм Гейнц фон Юнгер. Золото его мало интересовало, но он был буквально одержим идеей отыскать захоронение глиняных воинов императора Цинь Шихуанди, а также и даоса, мастера Чжао. Вильгельм Юнгер верил, что даос владеет секретом бессмертия, с его помощью, кажется, планировал оживить войско и повести за собой. Все, что он говорил про глиняную армию, мы с Иржи воспринимали как артистичные бредни. Однако же, существование святилища с древними сокровищами, а может быть, и какими-то глиняными истуканами, мы и сами давно уже допускали – и даже в него почти верили.
У Вильгельма фон Юнгера были связи и деньги; мы решили объединить усилия. Зимой барон уехал, в Риге его ждали жена и десятилетний сын Антон, а весной 1914-го вернулся, и мы отправились в экспедицию. С нами также пошла одна местная, китаянка, – вернее сказать, не с нами, а с Юнгером. Он был весьма обаятельным человеком, на женщин действовал магнетически. Ее звали Аньли. Она была странная. Никогда не уставала и не ныла по-бабьи. Ее панически боялись наши лошади, не подпускали к себе, и она единственная передвигалась пешком. Ходила быстро и ловко, через топи, через заросли и болота. Часто шла какими-то своими окольными тропами – и умудрялась, пешая, нас обгонять. Мы на конях выезжам из леса на сопку – а она уже ждет. Глаза у нее были как будто нечеловеческие, заглянешь – и страшно, и хочется отвернуться. Как будто зверь на тебя из чащи таращится – голодный, безжалостный. На Юнгера, впрочем, она смотрела совсем по-другому. Позднее выяснилось, что уже тогда Аньли носила его ребенка.
В походе мы сразу же стали нести потери. В первый же день проводник отравился ядовитыми ягодами насмерть, другого проводника задрал ночью тигр, когда он вышел по малой нужде из палатки. Наши лошади увязли в болоте – и утонули все, кроме двух. Выжил сильный вороной в загаре Цыган и серая в гречку лошадка, щуплая и легкая, почти жеребенок.
В итоге нас осталось четверо: я, Иржи, Юнгер и его китаянка-любовница. И с нами Гречка с Цыганом. Еще пару дней мы беспомощно бродили кругами, как слепые котята. Мы с Иржи считали, что нужно идти назад, но Вильгельм стал просто как одержимый. Он не хотел возвращаться, говорил, что поиск святилища – дело всей его жизни, что лучше ему умереть, идя к цели, чем жить без цели и смысла. Он сделался бледен, задыхался, у него шла кровь носом. Мы не могли оставить его в таком состоянии среди лесов и болот.
Тогда Аньли сказала, что знает, где искать захоронение воинов. И что она – одна из хранительниц… Мы с Иржи ей не поверили. Но Юнгер воодушевился и загорелся.
Она привела нас на место после заката. Ничем не примечательный холм с единственным раскидистым деревом на вершине; в его ветвях змеились шелковые белые ленты. Когда мы поднялись, в неверном сумеречном свете мне вдруг почудилась под деревом шахматная доска с расставленными фигурами, а рядом – трубка для курения опия. Приблизившись, я убедился, что это была лишь игра теней и моего живого воображения. В корнях валялся сухой бамбуковый стебель; из россыпи черных и белых камней, которые я принял за пешки, торчали выбеленные солнцем и ветром косточки какого-то мелкого зверя.
Аньли сказала, чтобы мы развели костер, а сама куда-то ушла. Вернулась ночью с охапкой ароматных цветов, кореньев и трав; но от нее самой странно пахло землей и псиной. Она сварила растения в котле над костром, беззвучно шевеля губами и щуря эти свои хищные, безжалостные глаза. Потом сказала, мы должны выпить отвар из священных трав, перед тем как войти в святилище, иначе злые духи нас не пропустят. Мы с Новаком посмеялись над суеверием, но выпить все-таки согласились: сочли забавным принять участие в туземном обряде. И я, и Иржи уже выпили из кружки по несколько глотков, когда заметили, что Вильгельм к своему напитку не прикоснулся. Зато Аньли протянула ему пузырек из горного хрусталя с рубиновой жидкостью, и он отхлебнул. Она сказала:
– Я отрекаюсь от хозяина и выбираю другого. Отныне ты мой хозяин, Вильгельм. Я буду исполнять твою волю.
И они вместе направились к дереву. Мы с Иржи хотели последовать за ними, но наши ноги потеряли чувствительность и подкосились, и мы одновременно осели на землю напротив друг друга. Иржи Новак сидел спиной к дереву, я – лицом. Мое тело было парализовано, я не чувствовал ни рук, ни шеи, ни живота, я не мог шевельнуться, не мог сомкнуть веки, не мог вдохнуть. В первую секунду мне показалось, что сейчас я умру, – но, как ни странно, я продолжал жить, как будто вовсе не нуждался в дыхании.
Немигающими глазами я смотрел, как в свете костра Аньли присела на корточки под раскидистым деревом, потянула за один из корней и открыла замаскированный люк, и Вильгельм фон Юнгер начал спускаться в святилище. Китаянка же разделась, встала на четвереньки и содрогалась всем телом, будто в предсмертной агонии. А потом с ней произошло нечто настолько жуткое, что я отказался верить своим незакрывающимся глазам. В тот момент я решил, что у снадобья, помимо паралитического, был также галлюциногенный эффект. Я увидел, как тело ее почернело и как будто бы утратило форму, как будто бы разложилось. Это длилось секунду, не больше. Потом оно снова воссоздалось – но уже в другой форме: передо мной стояла лисица с тремя искрящимися хвостами. Она смотрела оранжевыми глазами на что-то у меня за спиной. Туда же смотрел и Юнгер, по пояс высовывавшийся из люка. И даже Иржи с ужасом таращился немигающими, слезящимися глазами мне за спину.
А я не мог обернуться, но я знал, что позади меня – нечто чудовищное. Я чувствовал затылком сырой, пронзительный холод склепа. В мои ноздри проникал дым курящихся благовоний, и я откуда-то знал, что эти благовония нужны для того, чтобы заглушить запах гниения.
– Мастер Чжао, – в экстазе прохрипел Юнгер.
– Ты привела в святилище чужаков, – послышалось у меня за спиной. – Ты отреклась. Ты нарушила мой запрет.
То был не голос, а несколько голосов – мужской и женский, детский и старческий, они звучали в унисон, соединяясь в гудящий хор, но ведущим был старческий, дребезжащий.
– За это я прокляну весь ваш лисий род.
Он, наконец, вышел из-за моей спины и медленно направился к треххвостой лисе. На нем был черный просторный плащ с большим капюшоном, скрывавшим лицо. В руке он держал пузатую лампочку с дрожавшим внутри огоньком; стекло украшал орнамент в виде рубиновых треххвостых лисиц, каждая из которых сидела на вершине холма у одинокого дерева. Мастер Чжао поставил лампу под деревом рядом с треххвостой лисой; та заскулила и улеглась на спину, как собака в позу покорности. Он склонился над ней и положил морщинистую желтую руку, испещренную пигментными пятнами, ей на живот.
– Ты носишь в утробе дитя. Это девочка, – в хоре голосов теперь отчетливей всего звучал женский. – Она станет последней в вашем роду, кто сможет пережить превращение.
