– Ты что предпочитаешь, Горелик: расстрел на месте – или в штрафбате искупить свою трусость кровью?
– Трусость? У меня орден Отечественной войны за отвагу, – онемевшими от гнева губами ответил он тогда особисту.
– Уже нет, – мухи на секунду застыли и тут же уползли вбок. – Ты наград лишен. И звания тоже.
– За что? Я бежал из плена, убив трех немцев!
– Горелик – это же еврейская фамилия? – спросил вдруг Бусыгин.
– Так точно.
– И как же ты, еврей, неделю провел в фашистском плену? Почему они тебя в первый же день не убили?
– Я сказал, что я украинец. Мои товарищи подтвердили.
– Боялся, значит, за свою шкуру. Перед фашистами изворачивался. Вот и выходит, Горелик, что ты предатель и трус, недостойный звания офицера…
– …Товарищи офицеры! – стоявший на краю ямы Пашка тряхнул лопатой. – Так я чего, китайских товарищей зарываю?
Бойко кивнул:
– Давай, зарывай, Овчара.
Пашка бодро надавил сапогом на штык лопаты, зачерпнул большой ком земли с обмотками травы и корней – и вывалил в яму, на лицо китайца с рыжей косичкой в бороде и с равнодушными нарисованными глазами. По щеке китайца, извиваясь, поползла разрубленная лопатой половинка дождевого червя. Рядовой Овчаренко страдальчески причмокнул, снял с лопаты вторую половинку и отбросил в кусты.
– Пары монет не найдется у вас, майор? – вдруг спросил особист. – Вернемся в Лисьи Броды, верну.
– Каких монет?
– Любых.
Майор порылся в карманах и непонимающе протянул Шутову один фэнь и пять фэней. Особист кивнул, взял монеты – и зашвырнул их в могилу. Бойко изумленно проследил их полет взглядом, но промолчал.
Зато Овчаренко, отставив лопату, спросил:
– А это, товарищ Шутов, зачем?
– Такая примета, – особист встал рядом с рядовым у края ямы и задумчиво посмотрел на присыпанные землей трупы китайцев. – Ну что, Сыч, скажешь последнее слово?
– Какое слово? – Ермил побледнел.
– Ну мы ж товарищей твоих тут хороним, – особист ухмыльнулся. – Ты уж скажи, что они за люди, откуда. Считай, что это дань уважения, не допрос.
– Они мне не товарищи!
Шутов слегка кивнул, давая понять, что ждет продолжения.
– Это Камышовые Коты, – нехотя проговорил Ермил. – Раньше были хунхузы в этих краях. Бандиты. В переводе – краснобородые. Эти – вроде как наследники ихние. Они мне никто.
– Чем промышляют?
– Разбой, опиум, курильни. Девки срамные тоже под ними. Торговцы, кабатчики, артельщики, которые китайцы, – все им дань платят. Какие не платят – тех могут и… – охотник сделал движение большим пальцем поперек бороды. – Но к вашим они раньше не лезли.
– Так чего им от нас понадобилось? – вклинился Бойко.
– Понятия не имею. Может, лошади, телега, оружие…
– Да, ребятки пострелять любят, – особист кивнул на груду винтовок, ружей и кожаных перевязей с патронами. – Но оружие у них – старье, хлам. То ли дело твое ружьишко, Ермил-охотник, – Шутов тронул сапогом лежавшую поверх груды двустволку. – «Меркель-двести», бокфлинт. Где денег-то на него взял?
– Скопил.
– Двенадцатый калибр?
– Ну.
Особист сделал быстрое движение рукой – как будто решил показать им всем детский фокус, – и в ладони его материализовалась сплющенная пуля.
– А вот эта – из твоего ружьишка-то, небось, выскочила?
– Это что? – Ермил помрачнел еще больше.
– Так это ж пуля, которой меня на коечку в лазарет вчера уложили, – Шутов широко улыбнулся. – Не узнаешь, охотник?
– Не узнаю. Я по смершевцам не стреляю. Больше по кабанам.
Особист несколько секунд внимательно изучал Ермила. Закурил, прищурился, выпустил струйку дыма:
– А ты, охотник, не трус.
– Капитан, – майор Бойко подошел к Шутову. – Оставь покурить.
Лейтенант Горелик сплюнул и отвернулся. Дело ясное, с особистом ссориться им не надо. Но вот чтоб папироску за ним докуривать…
– Капитан, раз уж вы нам, считай, жизнь спасли, попробуем с чистого листа? – услышал он за спиной голос Бойко. – На «ты», без обид, без церемоний?
– Валяй, майор.
Пересилив себя, лейтенант на них посмотрел. Шутов и Бойко пожимали друг другу руки.
– Я на фронте с зимы сорок первого, минус три месяца на госпиталь. Разных особистов видал – но таких… – Бойко широко улыбнулся. – Ты, капитан, первый.
– А я такой один и есть, – ответил смершевец без улыбки.
– Капитан. Давай откровенно? Ты зачем по нашим фрицам фанерным на стрельбище мазал?
– Не люблю хвастаться.
– А я тебя раскусил! – с ребяческими искорками в глазах произнес Бойко. – Три попадания – вроде все мимо, но расстояние-то от яблочка одинаковое, как по линеечке!
– Ну так я и прибедняться не люблю, – особист наконец улыбнулся – едва заметно, уголком рта.
Майор же от души рассмеялся, и Горелик внутренне съежился. Потому что в этом смехе не было ни расчета, ни подхалимства – зато чувствовалась искренняя симпатия, и Горелику она казалась предательством. Ведь он рассказывал Бойко про особиста Бусыгина. Как так можно?
– Раз уж мы откровенно… – Шутов передал Бойко недокуренную папиросу, – скажи, майор: как так вышло, что я к доктору отправился ночью на коечку, а ты с ребятами с утреца – в лес?
– Я отвечу, – Бойко перестал улыбаться. – Мы – десант, капитан. Войска особого назначения. У врага в тылу мы свои проблемы привыкли сами решать. И мертвецов своих хоронить.
– Понимаю, – Шутов кивнул. – Но на этот раз придется со мной.
– Этот раз отменяется, капитан. – Бойко сделал последнюю затяжку и раздавил окурок носком егерского ботинка. – Разворачиваемся. К Сычу доверия нет, идти за ним дальше нельзя.
– За ним нельзя, а за мной – можно. – Особист подмигнул непонимающе уставившемуся на него майору и повернулся к Овчаренко. – Паш, ну как там карта, просохла?
– Так точно, товарищ Шутов!
– Какая карта? – прищурился майор Бойко.
– Которую твой Деев в сейфе хранил. Считай, шпаргалку оставил.
Глава 12
Для приворотного зелья следовало взять ягоды бешеной вишни, но не гнилые, кладбищенские, как для «Сна пяти демонов», а недозрелые и собранные там, где совокуплялись лисицы. Еще нужна была ложка меда, сделанного из нектара, который собран с соцветий болиголова, а также крылья собравшей его пчелы. Затем – цветки ацерантуса стреловидного, или син-лин-пи; их полагалось собирать, только когда на болоте танцуют синие огоньки. Перед кипением в отвар понадобится добавить восемь стеблей полыни айе, но перед этим их необходимо надрезать и сутки носить на голове как заколки. А сразу после кипения – кровь черной курицы, восемь капель…
