– Мастер Чжао?..
– Ты можешь встать, Лама.
– Назови себя!
– Зачем? Ты уже назвал.
– Рядовой Овчаренко… Хитро! – восхитился Юнгер. – Легче спрятаться прямо на виду, не так ли, почтенный мастер?
– Предлагаю опустить церемонии и перейти сразу к делу, – ответил ему учитель с презрением. – Освободите ее – и берите то, что вам нужно.
– Сразу к делу – это я уважаю. – Юнгер, суетясь, распахнул чемоданчик, оставленный Новаком, и в голосе барона Лама явственно различил дрожащие нотки подобострастия. – Нам тут доктор оставил все необходимое для нашего дела… Лама, нужно связать почтенного мастера… Вы позволите, мастер?..
– Я позволяю.
Лама связал учителя по рукам и ногам, намотав веревки потуже, чтобы они врезались глубоко в кожу.
– Ты по-прежнему любишь причинять боль, – сказал мастер спокойно. – Я надеялся избавить тебя от твоих склонностей, бывший мой ученик. Мне это не удалось.
– Ты, сдается мне, вообще неудачник. Не поэтому ли на сей раз ты выбрал такое никчемное обличье, бывший учитель?
Юнгер вынул из медицинского чемоданчика толстую иглу с подсоединенной гибкой трубкой и грушей, затем жгут и объемистую бутыль. Перетянул учителю руку жгутом выше локтя. На лице его было выражение торжества и восторга.
– Для чего это? – спросил Лама.
Юнгер вздернул бровь удивленно:
– Ты не знаешь?! – Он перевел взгляд на учителя: – Мастер Чжао не доверил ученику свою тайну?
Мастер пожал плечами:
– Он был недостоин.
Юнгер расхохотался.
– Кровь! – сказал он сквозь смех. – На крови стоит мир! Начинается с крови – и возвращается к ней. Кровь даоса – это и есть чан-шэн-яо. Эликсир бессмертия! Красная киноварь! Я прочел это в одном древнем китайском манускрипте. Как печально, Лама, что ты не любишь читать…
Ловко, хоть и трясущимися пальцами, Юнгер ввел иглу учителю в вену. Надавил на грушу. Не произошло ничего.
– Почему кровь не льется? – удивился барон.
– Потому что я дам вам то, что вам нужно, только когда вы освободите ее, – он кивнул на Аглаю. – До тех пор кровь будет слишком густой.
– Освободи ее! – скомандовал Юнгер.
Лама прильнул к дрожавшей, тонко поскуливавшей Аглае, обнюхал ее шею и волосы, заглянул в распахнутые от страха глаза, в глубине которых, он знал, затаилась душа Сифэн, коснулся лезвием веревки, затем убрал нож. И сказал:
– Нет.
– Что значит «нет»?! – с таким чудовищным акцентом спросил барон, что Лама понял: господин в ярости. Это хорошо. Когда он слишком зол или возбужден, он не может правильно говорить, а без правильных слов он не может пользоваться гипнозом.
– Я не отпущу ее, пока учитель не назовется, – ответил Лама. – И даже более того. Если он мне не назовется, я перережу ей горло.
– Зачем ему назовется?! – с трудом выговаривая слова, визгливо вопросил Юнгер. – Это понятно, кто он!
– Ты разве не знаешь, зачем? – Лама издевательски подмигнул. – Не прочел в манускрипте, мой господин?
– Я буду считаю от три до… зеро! А ты будешь мне подчинишься! Будешь перерезать веревку! – Голос барона сорвался.
Лама захохотал.
– Ты можешь считать по-немецки, – подал голос учитель. – Тьме не важно, на каком языке идет счет, а тебе будет проще.
Барон фон Юнгер сделал короткий вдох, долгий выдох, снова вдох и произнес:
– Drei.
И когда Лама подчинился и перерезал веревку, когда Аглая выбежала из дома, темная кровь учителя, журча, полилась в бутыль.
Глава 18
…Товарищ Шутов, возьмите лошадь! Вороной бог знает куда ускочет и сгинет. А Ромашка – хоть и старая, но надежная. Довезет куда надо, она знает дорогу.
…Товарищ Шутов! Гляньте, какие корни тут интересные! Совсем как шрам у вас на груди.
Сколько было их с ним – случайных и нелепых удач, совпадений…
…А у меня знаете какой один способ есть, когда я вроде как не знаю, где выход? Рассказать, товарищ Шутов? Я у судьбы спрашиваю. Называется метод тыка. Надо взять какую-то книжку, зажмуриться, а дальше открыть вслепую на какой-то странице и пальцем тыкнуть. Куда тыкнул – то, значит, судьба и сказала.
Сколько было слепых тычков от судьбы, сколько делала она прозрачных намеков…
Рядовой Овчаренко! А ты везучий, собака, отделался легким ушибом.
Товарищ Шутов, меня ж разве не подстрелили?.. Часы спасли! Это ж чудо!
Дураков бог любит!
Сколько было этих «чудес», сколько божественной любви к «дураку»…
Пистолет холостыми был заряжен. А я, дурак, и не понял. Пистолет вам сунул, дурак, чтоб вы от врага защищались… А вы, вместо того чтобы по врагу, – в самого себя… А там холостые… Получается, везет дуракам…
Да прихлопни ты уже комара, Овчаренко!
Жалко самку убивать, она ж не со зла, ей детишек надо кормить.
Как упорно он следовал даосскому правилу «щади все живое»…
Товарищ Шутов, я нарочно промазал. Не хотел убивать человека.
Сколько раз говорил он мне прямо:
Чужая душа – потемки.
Получается, дуракам и правда везет. Дураком был я, а не он. Он творил для меня чудеса, а я их не видел. Он указывал мне дорогу, а мне казалось, что он бежит за мной следом. Он из жалости спасал меня, как мокрого слепого котенка, а я считал, что он мой преданный пес. Он был тем, кого искали веками императоры, воины и маги, – а я встретил его и не удостоил даже кивком. Он был Ван, хозяин, а я думал, он – рядовой, которому я отдаю приказы.
Глава 19
Можно ли отнять жизнь у человека с тысячей жизней? Да – если ты сначала отнимешь у него его силу, отнимешь у него его чудо. Да – если его чудо течет по венам. Да – если ты выжмешь, выдавишь, выцедишь, выкачаешь из него это чудо, которое и есть его сила.
Юнгер унес бутыль, наполненную до краев киноварью, жалкий фанатик, ушел будить свое войско. Лама остался с учителем, потому что он желал большего. Большего, чем армия глиняных истуканов. На место бутыли он поставил кувшин, который нашел у Аглаи в буфете. Теперь кувшин уже тоже был почти полон.
– Назовись мне!
Почти обескровленный, учитель стал бледен и сух и теперь даже в этом своем вызывающе молодом, сильном теле походил на того, кем являлся в действительности, – на древнего старика. Он ничего не ответил, только отрицательно качнул головой.
