В этот момент с опозданием пришла боль. Горелик выронил пистолет и стал медленно оседать – как будто кто-то невидимый, но значительно более сильный, чем он, навалился ему на плечи и придавил к полу.
Человек в железной перчатке выстрелил снова.
И тогда из валявшейся на полу поломанной черной трубки раздался голос, не мужской и не женский, древний, принадлежавший не человеку, но той же твари, что так больно давила Горелику на живот и на грудь:
– У тебя будет сын, но ты его не увидишь. Загадай, каким именем его назовут.
Он подумал, что сына назвать нужно Ваней. Потому что Ваней звали его отца, которого он тоже не видел, видел только на фотографиях. Он хотел объяснить это черной трубке, но не смог, а только выдохнул имя и больше уже не вдохнул.
А потом эта черная трубка стала огромной, стала просто тьмой и его поглотила, и во тьме он почувствовал прикосновение металла к губам. И рука в железной перчатке протолкнула монету ему за щеку. И убивший его человек произнес:
– Начальник велел платить мертвым.
Глава 16
Автоматные очереди, лай пулемета, древесная щепа, осколки камней, визгливое тявканье пуль, и фонтанчики крови и пыли, и крики живых, и безмолвие мертвых. В основном эти мертвые – наши. Среди павших есть и китайские братцы «коты», но наших убито гораздо больше. Тарасевич убит. Артемов убит. Горелик убит. Где Пашка, мне неизвестно.
А ведь есть еще в армии Аристова и красноармейцы, просто он их пока почему-то не выпускает. Мы проигрываем. Мы уже проиграли. Мой расчет оказался неверен: полковник не устает управлять всеми куклами разом. Он и раньше был сильнее меня, а за годы, что я прожил вообще без чудес, он выучил новые и усовершенствовал старые.
И, высовываясь из-за обшарпанной стены лазарета, выпуская в дыму почти что вслепую короткие очереди из ППШ, я невольно про себя повторяю: полковник Аристов великолепен. Он достиг совершенства. Вот уже три часа он дергает марионеток за ниточки, он держит целую армию.
Что могу я противопоставить на поле боя такому учителю? Я плохой ученик. Мне никогда с ним не справиться. Я пытаюсь выдергивать, вырывать у полковника бесплотные нити, которыми он связал пустоглазых китайцев. Я смотрю в их пустые глаза и пытаюсь отнять у полковника их душонки, их воли. Я пытаюсь подчинить их себе – и я даже преуспеваю, но я беру их по одному, и я больше одного не удерживаю. Это медленно и тяжело. Быстрее и проще стрелять в них.
И я стреляю. Хотя и вижу, что победить невозможно, перевес на их стороне. Я просто делаю то, на что натаскивал меня мой учитель полковник Аристов. Я делаю то, что написано в японском кодексе чести «Путь самурая», который Аристов заставил меня выучить наизусть…
Ты не знаешь, что случится с тобой в следующее мгновенье. Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Идти к цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. В любом случае избежать позора нетрудно – для этого достаточно умереть.
…В следующее мгновенье я вижу ее.
Она идет под пулями через площадь – так, как будто не помнит, что убила в себе свое чудо, что теперь она просто обычный, уязвимый, ничтожный, одним маленьким кусочком свинца изничтожаемый человек.
Рядом с ней, прижимаясь к ее ногам, как голодная домашняя кошка, идет лисица с тремя хвостами.
– Ты с ума сошла?! – я кидаюсь к ней. – Тут опасно! Уходи отсюда сейчас же!
– Я под защитой, – Лиза кивает на лисицу у своих ног. – Пули ее обходят. Никто не попадет ни в нее, ни в тех, кто с ней рядом.
Камышовые Коты стреляют по нам из винтовок – и мажут, мажут. Они подходят все ближе. И снова стреляют. И снова мажут.
Лисица выгибается дугой, прижимает морду к земле – и, кажется, издыхает. Я вижу ее гниющую шкуру, ее оскаленный череп, я чувствую запах лежалой падали. Это длится пару секунд. Потом я вижу стоящую на четвереньках обнаженную мертвую женщину. И тут же – живую. Это Нуо, та единственная, что выжила тогда в гроте.
Она поднимается на ноги и коротко кланяется мне среди пулеметных очередей. Из ее сосков течет молоко.
– Нуо теперь Старшая Мать, – говорит мне Лиза. – Старшая Мать умеет наводить лисий морок. Ты знаешь, что это?
– Нет.
– Знаешь, знаешь. Ты видел в святилище, как пал отряд Деева.
– Что она хочет за это?
– Она хочет вернуть реликвии из святилища. Лисье золото.
– Ты же знаешь, Лиза, у меня его нет. Я отдал его за Настю.
Она молчит. Зато говорит Нуо:
– Лисье золото всегда возвращается. Я его чую. Его привез с собой твой враг с седой головой и пронзительными глазами. Если я помогу тебе победить, ты отдашь мне это золото без всякой борьбы. Поклянись.
– Клянусь.
Она говорит:
– Мне нужно еще кое-что. Я никогда не покидала Лисьих Бродов, несколько сотен лет. Лошади меня боялись. А теперь… Я не умею вот это все – пароходы, поезда, самолеты… Ты мне поможешь попасть в Австралию? Я заплачу.
Она кусает себя за запястье – так глубоко, что кровь выхлестывает из ранок, – и этой кровью вычерчивает на площади вокруг нас с Лизой, вокруг валяющихся на брусчатке убитых, вокруг плаката «Смерть врагам советской Маньчжурии», вокруг сидящего под плакатом доктора Новака со стянутыми ремнем руками, – вычерчивает широкий багровый круг, извиваясь, хихикая и нечленораздельно, тоненько напевая.
Когда она замыкает круг, воцаряется почти полная тишина. Стрельба прекращается. Только доктор, раскачиваясь, бормочет:
– Имею сообщить, все правильно, только смерть… Имею сообщить… Выйдут мертвецы, только мертвецы…
К начертанному Нуо кругу со всех сторон площади стягиваются китайцы – «камышовые коты» с красными косицами в бородах. Их много, десятка три. Они молчаливо нас обступают. Они целятся в нас из своих винтовок и ружей. И разом стреляют, в последний момент изменив направления стволов. Они стреляют друг в друга. Мы оказываемся в кольце мертвых тел.
– …Имею сообщить… Мертвецы уйдут – мы останемся…
Он идет к нашему кольцу мертвецов через площадь – молодой, уверенной, чеканной походкой. Дорогой костюм, седая голова, прямая спина. В руке чемоданчик с проклятым золотом. Рядом с ним семенит его рыцарь с навахой в железной длани. Их шаги отскакивают от забрызганной кровью брусчатки разнокалиберной дробью. Один шаг полковника – три шага Пики. Тигр и шакал.
А за ними – четкий строй советских гвардейцев. Полковник, не оборачиваясь, вскидывает вверх руку – и гвардейцы застывают по стойке смирно в ожидании приказа.
