– А знаешь, что любопытно, Макс? – перебила Элена. – Наши опыты показали, что самцы становятся гораздо выносливей, если держать их не поодиночке, а в паре с самками. Это трогательно, не так ли?
– Как, Лена, как… – снова он состроил это лицо растерянного ребенка. – Когда ты стала… такой?
– Ну… – она нахмурила лоб, как бы припоминая. – В сорок первом я сбежала с Юнгером из СССР… Осенью сорок четвертого его направили в «Отряд-512» в качестве советника «Аненербе»… Он взял меня с собой. В отличие от тебя, Макс, Антон всегда соглашается брать меня с собой, если я хочу.
Она отвернулась от клетки и поцеловала Юнгера в губы. Совсем не сестринским поцелуем. Юнгер ответил ей горячо, но специально не стал закрывать глаза, чтобы смотреть, какое у Кронина будет лицо, какое на этом его суровом лице отразится мучение, какая тоска собачья. Терпи, Макс, терпи. Как я сотни раз терпел, когда она тебя целовала. Теперь ты на моем месте…
– Тогда ты меня предала? – глухим голосом спросил Кронин. – Когда сбежала с ним в сорок первом? Или… чуть раньше, когда мы с тобой еще жили вместе? Отвечай! – он ударил кулаком по решетке, и цепи на нем загремели, заглушая его же крик.
Элена прервала поцелуй:
– Как это трогательно: праведный гнев. «Я предала». А ты, милый, хранил мне верность? Тогда почему у девки, которая прибежала сюда за тобой следом, как шавка, на шее мои часы?
Кронин прижался лбом к железной решетке, и в глазах его Юнгер наконец-то увидел страх:
– Здесь Лиза?.. Что ты с ней сделала?!
– Задала ей пару вопросов. Например, спросила, спит ли она с тобой, и она сказала, что нет. И это было вранье: ее цвет стал черным.
– Ты сумасшедшая! Что ты несешь?! Где Лиза?
– Ты скоро ее увидишь. А она… красивая. И цвет ее интересный. Чистый, как у младенца. Как будто она родилась сегодня. Это очень необычно. Ты всегда имел тягу к необычным женщинам, Макс. Эта, если я правильно понимаю, в недавнем прошлом – оборотень?
Кронин, разом вдруг успокоившись, пристально взглянул Элене в глаза:
– Это ты оборотень.
Глава 11
Отец Арсений, в массивных наушниках, стоял на коленях перед распятием в пустой церкви, и деревянный Иисус с укором смотрел растрескавшимися, нарисованными глазами на металлический провод антенны, тянувшийся от перекладины креста к рации, на самого Арсения, выстукивавшего ключом стремительную морзянку, и на ружье, лежавшее на полу рядом с батюшкой.
Арсений предпочитал это время – с четырех утра до пяти. Час между собакой и волком. Час, когда хочется выть от тоски. Час, когда волка не отличить от собаки в предрассветной маньчжурской мгле. Час, когда точно никто не придет, ни волки, ни собаки, ни люди: одни уже спят, другие еще не проснулись…
И все же – в этот раз кто-то зашел к нему в церковь в час волка. Из-за наушников батюшка услышал шаги слишком поздно, когда вошедший уже стоял у него за спиной. Арсений сорвал с себя наушники, схватил ружье, прямо на коленях развернулся, вскинул ствол…
Над ним нависал, неловко растопырив большие руки в жесте скорее изумления, чем капитуляции и испуга, рядовой Овчаренко.
– Товарищ… батюшка… вы, что ли, выходит… шпион?
Отец Арсений опустил ружье и поднялся. Набрал в грудь воздуху, готовясь к длинной и туманной тираде, готовясь соврать, наплести что-то несусветное этому дураку, – но посмотрел в его недоуменно распахнутые глаза, и вдруг выдохнул, и неожиданно для себя произнес:
– Аз грешен.
– Ну вы хоть… за наших? – рядовой так и стоял, задрав руки.
– За наших. Честно. Вот те крест, Пашка.
Овчаренко опустил руки.
– Ну я… пойду тогда… значит?
– А пришел-то зачем?
– Я… грех хотел отмолить.
– Больше не хочешь?
Овчаренко пожал плечами – бесхитростно и растерянно:
– Ну, вы ж… шпион?
– Это только перед британской разведкой. Перед Господом я – слуга. Если надо тебе покаяться – так покайся.
Несколько секунд рядовой Овчаренко смотрел на батюшку, напряженно и мучительно что-то решая. Наконец сказал:
– Есть грех на мне. Не знаю теперь, как жить. Недавно я пленного упустил. Немца. Товарищ Шутов во мне разочаровался. Сказал на глаза ему больше не попадаться. Вообще никогда. Ну, я и не попадался. А надо было за ним смотреть! Теперь он в беду попал. Пропал товарищ Шутов. Мое такое мнение – его в плен захватили. Японцы недобитые, из «Отряда-512».
– А что же ты в церковь пришел, а не к командиру? – удивился Арсений.
– Да я пришел к командиру! – с досадой ответил Пашка. – Командир-то у нас теперь – лейтенант Горелик… после того, как товарищ Бойко оказался вроде как гнидой и подлым предателем… А товарищ Горелик сказал, что товарища Шутова искать мы не будем, потому как он особист и если с ним что случилось, так туда ему и дорога. А что есть у него дела поважнее. Например, товарища замполита похоронить с почестями. А когда я с товарищем Гореликом начал спорить, он оружие у меня отобрал и отправил на гауптвахту.
– А ты, значит, с гауптвахты сбежал?
– Так точно. То есть, я хотел сказать – грешен. И сбежал, и пистолет прихватил… Из которого они собирались палить над могилой товарища Родина. Потому что я так рассудил, что стукач может обойтись и без почестей, а вот мне без оружия товарища Шутова спасать совсем невозможно.
– Значит, ты, раб Божий Павел, собрался спасать товарища Шутова от японцев?
– Так точно. Только я не знаю, где те японцы. Буду, значит, искать. Потому как это я за товарищем Шутовым не уследил и во всем виноват, – рядовой Овчаренко зачем-то бухнулся на колени. – То есть грешен.
Отец Арсений не удержался и погладил Пашку по голове – как большую и верную пастушью собаку. Потом произнес:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе, чадо, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех твоих грехов, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
А потом накрыл ушастую Пашкину голову епитрахилью, перекрестил и на ухо ему прошептал:
– Я знаю, где базируется «Отряд-512» сейчас.
– Откуда?! – Пашка сдернул с головы епитрахиль.
Отец Арсений надулся, крякнул – а потом вдруг молодо, звонко захохотал:
– Так я ведь… Пашка… шпион!..
Глава 12
Лама пришел в процедурную первым, за полчаса до назначенного времени. Проверил крепежи и ремни на пыточном кресле. Отмыл до блеска кафель: подопытные пленные, убиравшие помещение после опытов, были нерадивы и вечно оставляли неоттертые брызги крови своих собратьев над плинтусами и по углам, а Лама этого не терпел. Его раздражало, когда запах старой, вчерашней, остывшей крови смешивался с запахом свежей.
