Она сказала, чтобы Никитка выкрал пузырьки с ядом, убивающим зверя, но в себе чтобы зверя пока не трогал, не убивал. Потому что, пока в нем зверь, он чует всю стаю. Чует, где ее девочка. И где все остальные.
Она сказала:
сначала помоги моей девочке
потом найди своих
дай им вакцину
своего зверя убьешь последним
если успеешь
Никитка бежит к кумирне, потому что он чует, что девочка и зверь внутри девочки там. Но когда кумирня уже совсем рядом, он вдруг теряет след. Как будто девочка и ее зверь куда-то исчезли. Как будто они перестали быть частью стаи.
Никитка не знает, куда теперь должен бежать. Он встает на четвереньки и чувствует во рту вкус крови и молока, и он воет, чтобы заглушить призывы луны
стань зверем стань зверем стань
А Старшая Мать говорит в его голове:
я тоже ее больше не чую
это очень плохо спеши
Никитка тогда выходит к кумирне и все понимает. Он видит тело девочки на земле, и видит, как мама девочки, тоже одна из стаи, трясет это тело и плачет, и как мужчина, которого зовут Шутов, пытается заставить это тело снова дышать, но у них ничего не выходит, потому что девочка уже не внутри, а снаружи. Она пока еще с ними рядом, и вместе с ними тоскует, но скоро уже уйдет. Никитка видит. Никитка знает.
Никитка помнит, как он сам сидел снаружи и тосковал.
– Никитка тоже умирал, – говорит он девочке. – Никитка тоже хотел обратно. И не знал как.
Никитка дает им пузырек с вакциной и шприц, и смотрит, как они делают Насте укол, и дрожит. Никитка не любит уколы. Укол – это больно, и ты после него умираешь.
Никитка пытается считать – раз, два три… а дальше не помнит. Он хочет посчитать, сколько времени прошло после укола, но не знает, что идет после трех.
Она все лежит на земле неподвижно, а Никитка считает в такт с ударами колокола:
– Раз, два, три… Раз, два, три…
Никитка считает шепотом до трех много раз, а потом вдруг вспоминает и кричит так громко:
– Четыре!
И тело ее вздрагивает, и она возвращается, как и он возвращался – на вдохе.
А зверь умирает, и душа его тоскует, и Никитка скулит, потому что ему жалко зверя.
Они уносят девочку в город. А Никитка бежит к своим через лес. А убитый зверь уходит наверх к Небесной Лисице.
Глава 2
Он нес ее спящую дочь на руках всю дорогу: от леса до Лисьих Бродов, от кумирни до дома, от полной луны до тонкой красной нити рассвета. В фанзе он осторожно, не разбудив, переложил Настю на кан и сразу хотел уйти, но Лиза не отпустила. Тяжело отпускать того, кто так долго нес на руках твоего ребенка.
Она попросила, чтобы он просто ее обнял. Сказала, что у нее сейчас грязные дни, в эти дни нельзя, но это было вранье. Она не хотела забирать его силу ци – и это была та правда, которую она не сказала.
Она расстегнула на нем пропахшую ее дочерью гимнастерку и обвела холодным пальцем шрам на его груди:
– Ты правда не помнишь, откуда это?
– Не помню.
– Знак хозяина. Как ты можешь не помнить?
– Контузия на фронте. Я много чего забыл.
– Обычно «ван» считают знаком власти и силы. А я вот думаю, это на самом деле знак подчинения. Клеймо от хозяина. Он ставит его на тех, кто призван служить его воле.
– И что это за хозяин? – он зарылся лицом в ее волосы.
– Мастер Чжао. Хозяин смерти.
– Как все у вас тут торжественно… и серьезно. – Кронин лизнул ее сосок, и он тут же сделался твердым и потемнел, как ягода можжевельника. – На самом деле шрам – это просто шрам. Я сам себе хозяин…
Он потянулся губами к ее губам – не к тем, что раскрываются, чтобы дышать и говорить, есть и пить, но к тем, что в скользкой темноте разбухают и раскрываются от совсем иной жажды. Тогда она повторила, что нечиста, но он сказал:
– Неважно. Люблю твой запах. Ты пахнешь лесом.
Она сдалась, но решила ничего у него не брать. Пыталась не допустить, не испытывать, а лишь имитировать наслаждение, но оно перетекло в нее из его горячего рта, и захлестнуло, и она перестала сопротивляться, и зверь внутри нее распахнул голодную пасть, и, заскулив, она оттолкнула его и тут же пристроилась сверху на четвереньках, и в скользкую пасть – не в ту, что стонала и скалилась, а в ту, что с чавканьем стискивала его глубоко внутри, – излился его густой и теплый, прозрачно-белый, как рисовый отвар, как пар над рисом, жизненный сок.
Ци – иероглиф из двух частей: разбухшая рисинка и ее испарения.
Сюэ – иероглиф, похожий на прутья клетки. На самом деле он изображает сосуд, в который стекает кровь жертвенного зверя.
Ци и сюэ забрала она у мужчины, который принес ее дочь на руках домой. По светлой циновке растеклись его семя и кровь, тут же хлынувшая из носа.
Она с тоской сказала:
– Это из-за меня.
– Ну что за чушь, – он вытерся рукой и беззаботно изучил измазанную красным ладонь. – Ты тут ни при чем. Переносица всегда была моим слабым местом, я даже…
– Нет. Это все я. Мы больше никогда не должны с тобой делать… это.
– Делать что? – он улыбнулся по-мальчишески и как-то вдруг очень счастливо. – Давай, произнеси это вслух – что мы с тобой делаем?
– Мы делаем ай.
– Ай? – Кронин расхохотался, и из носа снова брызнула кровь. – Какое детское слово.
– «Ай» по-китайски значит «любовь», – сказала Лиза, а он перестал смеяться и ничего не ответил: он явно не ожидал услышать от нее это слово и вряд ли был готов это слово с ней разделить. – Такие, как я, забирают у мужчин их силу… и жизнь.
Он усмехнулся, на этот раз без всякого ребячества:
– Многие пытались забрать у меня силу и жизнь. Как видишь, не справились. – Он оглядел ее насмешливо, но все-таки с нежностью. – Не думаю, что ты опаснее их.
– Я очень опасна, Максим, – она надела халат, потому что стало вдруг тоскливо и неуместно оставаться рядом с ним обнаженной. – Я не хочу тебе зла. Но это моя природа… Ты что, не веришь?
Он промолчал.
– После всего, что ты видел, после того, что случилось с Настей… Как ты можешь не верить? Не чувствовать?!
– Я просто уже не знаю, во что я верю. И что я чувствую, – сказал Кронин глухо. – Еще недавно все было предельно просто. Казалось, я не чувствую ни-че-го. Казалось, из меня кто-то вынул душу. Я жил как будто за кого-то другого, как будто я уже умер. Но я надеялся… я верил, что найду мою Лену – и жизнь вернется ко мне вместе с ней, и все станет как раньше…
