– Я с ним не лягу, – скривилась Нуо. – Он недостоин.
– Как хочешь, милая, – Тин сбросила халат, по-прежнему стоя в проходе. Ее обнаженное тело отбрасывало на посеребренную луной стену грота длинную острую тень. – Нам достанется больше его силы ци. Раздевайся, Биюй. Раздевайся и ты, Аньли.
– Сейчас не время для этого, – Аньли попыталась выйти, но Тин не двинулась с места. – Мы оставили вам вакцину. Три ампулы.
– Целых три! Как щедро, – проворковала Биюй. – А остальное вы, значит, уносите? – она кивнула на чемоданчик в руке Оямы.
– Потом он сделает вам еще, – сказала Аньли. – Сейчас нам надо идти. Без вакцины Настя погибнет.
– Неужели погибнет? – охнула Тин. – Несчастное дитя! О Небесная Лисица Ху-Сянь, помоги ей! Давайте вместе помолимся, сестры.
– Да, помолимся! – Биюй встала рядом с Тин. – Мы так тебе сострадаем, Аньли. Мы ведь знаем, что значит терять детей. Мы теряли их много раз – с тех пор, как из-за тебя были прокляты. И никто их не спас. Никто не дал им вакцину.
– Ты правда думала, что мы поможем тебе спасти твое предательское отродье? – хихикнула Тин. – Неужели ты настолько глупа, Аньли? Неудивительно, что из-за такой дуры пострадала вся стая.
– Наконец-то, – с облегчением прошептала Нуо. – Слава Небесной Ху-Сянь, вы прозрели…
– Ты еще глупее, чем наша младшая, – добавила Тин. – Она тоже поверила в наше гостеприимство.
– Почему… – Слова застряли в горле Нуо.
Как будто ей кинули мясо, а внутри была кость. Как будто она подавилась трубчатой костью.
– Нужно было, чтоб ты вела себя естественно, милая, – ответила Тин. – Иначе у нашей сестрицы-отступницы и ее мясника возникли бы подозрения. – Она коротко кивнула Биюй, и та непринужденно, как у ребенка, отняла у Оямы чемоданчик и молниеносным броском опрокинула японца на каменный пол.
– Я слабее вас, – сказала Аньли. – Я умоляю вас, сильных, о снисхождении.
– Разве так умоляют? – Тин вскинула нарисованную бровь. – Встань на колени.
Аньли подчинилась.
– Умоляю, позвольте мне спасти девочку.
Вместе с сестрами Нуо наблюдала, как отступница ползает на коленях, но невидимая кость, застрявшая в горле, мешала насладиться ее унижением. Она пнула Аньли ногой, но даже это не помогло.
– Умоляю, позвольте мне спасти девочку… Позвольте мне спасти девочку…
– Мы отказываем, – сказала наконец Тин. – Пусть подохнет.
– Пусть подохнет, – повторила Нуо, и кость наконец проскользнула и перестала ее душить.
Глава 28
Мы втроем у кумирни, и в гудении колокола слышится вой взбудораженных полной луной зверей. Или, может быть, дикие звери и правда воют во тьме за сопкой. Я сижу на земле, Лиза молится, стоя перед пнем на коленях, каким-то своим китайским богам, а ребенок ее лежит на расстеленной на земле гимнастерке и дышит часто и поверхностно, по-собачьи, с подскуливанием. Узкие щелки полуприкрытых глаз желтовато мерцают – будто сочатся застывающей клейкой смолой. И так же мерцает и подрагивает на шее золотой крестик.
– О Небесная Лисица Ху-Сянь, спаси мою девочку!.. Поторопи мою мать!
– Это дикость! Ее нужно отнести в лазарет, – говорю я в который раз.
– Нет. Аньли обещала прийти в кумирню. Она придет. Она принесет вакцину. Нужно просто еще чуть-чуть продержаться…
Лиза касается губами покрытого испариной белого лба – и Настя резко вздрагивает всем телом, как будто поцелуй причинил ей боль, как будто под кожу вогнали невидимое тонкое жало, как будто кожи у нее вообще нет… Она встает на четвереньки и шепчет синеющими губами:
– Мне страшно, мама… спой мне… ту колыбельную… про зверей…
И Лиза поет.
Баю-бай, будет тигр рычать,
Оберегать твой сон.
Но если ты не заснешь тотчас,
Тигр обернется псом.
Баю-бай, будет пес лизать
Монету в твоей руке.
Если ты не захочешь спать,
Он тебя отведет к реке.
– Я вижу реку… – Настя выгибает спину дугой и конвульсивно подергивается – как мотылек, старающийся выпутаться из кокона. Она раскачивается в такт с гудящим чугунным колоколом, и в том же ритме раскачивается на шее цепочка с крестиком.
Баю-баю, мягок песок,
Вода блестит серебром.
На берегу погружайся в сон,
Иначе придет паром.
– Паромщик… здесь… – шепчет Настя и как будто вдруг успокаивается, укладывается обратно на мою гимнастерку, и обмякает, и делает долгий, очень спокойный выдох, и больше не шевелится, а Лиза все гладит ее по голове и поет.
Баю-бай, я паромщик, детка,
В лодку иди ко мне.
Я заберу у тебя монетку
На той стороне.
Я прикладываю руку к влажной от пота Настиной шее – и не чувствую пульса. Я наклоняюсь над ней и делаю искусственное дыхание.
Всего-то и нужно, чтобы мой выдох стал ее вдохом.
Всего-то и нужно, чтобы мой выдох стал духом, который она испустила.
Баю-баю, темна как ворон
В стылой реке вода.
Просто дыши этой тьмой, и скоро
ты уснешь навсегда.
Часть 8
Репу и редьку мы рвали вдвоем —
Бросишь ли репу с плохим корешком?
Имя свое не порочила я,
Думала: вместе с тобою умрем.
(Ши-цзин, или «Книга песен». Песнь оставленной жены)
Глава 1
Никитка бежит и воет. Потому что луна говорит Никитке: стань зверем. А Никитка не хочет быть зверем. Зверь злой.
Никитка мог бы сейчас обратно стать человеком. У него есть стеклянный пузырек, а в нем яд, который умеет убивать зверя. У него есть даже несколько таких пузырьков.
Но Никитка не смеет: Старшая Мать ему запрещает. Ее голос звучит в его голове.
спаси мою девочку
Это Старшая Мать помогла Никитке украсть пузырьки. Говорила с ним в его голове. Призвала его туда, где живут старейшины ее стаи. Объяснила, как сделать подкоп и взять пузырьки, пока старейшины, ее младшие сестры, не видят.
Они плохие, старейшины. Они связали Старшую Мать и не выпускают. Никитка хотел за нее заступиться, но она сказала:
не надо
тебе с ними не справиться
спаси мою девочку
