– Дитя-то бить – разве ж можно?
– О чем молчать? – Ермил поднялся на ноги и, мутно глянув в таз с кровью, двинулся к Марфе и Прошке.
– Мне мамка сказала не говорить, сказала, если расскажу, то прибьет… – Прошка попробовал вырваться, но Марфа держала крепко.
– А ну пусти ребенка, – бесцветно сказал Ермил, глядя в сторону.
– Ты о ребенке, значится, вспомнил? – загундосила Марфа. – А когда с ведьмой-шалавой путался, меня с детьми в избе нетопленой оставлял, тогда…
Ермил вдруг резко выбросил вперед руку и схватил жену за горло. Косынка ее сползла с головы, Марфа вытаращила глаза, разинула рот с белыми катышками слюны в уголках губ и выпустила Прошкину руку.
– Пальцем тронешь его – убью, – спокойно сказал Ермил. – Брата сегодня убил. И тебя – убью.
Танька, левой рукой закрыв рот, правой судорожно и как-то криво крестилась, как поломанная, покосившаяся мельница. Отец Арсений невозмутимо продолжал обмывать покойника.
– Можешь мне рассказать, – Ермил оттолкнул от себя хрипящую Марфу и присел на корточки рядом с сыном. – Тебе ничего не будет.
– Меня дядя Андрон привел к оборотням!.. А Настя меня спасла!.. А потом ее поймал дядя Бойко!.. У него пистолет! Он сказал, что Настю убьет, если дядя Шутов не отдаст ему какое-то золото!.. Он сказал, чтоб я Настиной маме это сказал!
– Ты сказал?
– Да, – Прошка съежился и зажмурился, готовясь к побоям.
– Молодец, – Ермил погладил его по голове здоровой рукой. – Что дальше?
– Дядя Шутов с Настиной мамой пошли за Настей в лес, к дяде Бойко. С этим золотом.
– Где? – Ермил поднялся на ноги. – Где Бойко ее схватил?
– Недалеко от кумирни, – прошептал Прошка.
Ермил поднял с пола ружье, надел на плечо. Покосился на распятие, собрался было перекреститься, соединив в двоеперстие два черных, холодных пальца, – но раздумал и молча двинулся к выходу.
– Папа, стой! – Прошка бросился за ним, сунул что-то Ермилу в черную руку. – Отдай это Насте!
Ермил кивнул и пошагал дальше.
– Ты куда? – хрипло каркнула Марфа, нахлобучивая обратно на голову косынку.
– В лес, – ответил Ермил не оборачиваясь. – Спасать своего ребенка.
– Твои дети все в городе! – сорвалась на визг Марфа.
– Не все.
Прежде чем охотник скрылся в притворе, отец Арсений быстро перекрестил его спину.
Глава 22
– Встань сюда, – майор Бойко указал на масленую спинку вкопанной в землю мины.
Его сердце билось часто и тяжело, и так же часто и тяжело дышала девчонка, и раскачивался, гудя, чугунный колокол над кумирней, как будто помогая им держать общий ритм. Он не такой. Не такой. Не такой. Он не обижает детей.
– Дядя Бойко… вы ведь раньше были хороший… ну, пожалуйста… я хочу к маме!
– Думаешь, я не хочу тебя отпустить?!
Он не такой. Его вынудили. А он не такой.
– Тогда отпустите… – она попыталась высвободить руку, но майор держал мертвой хваткой чуть выше локтя.
Ее рука была горячей, а лицо блестело от испарины.
– Ты что, больна?
– Да. Мама должна дать мне лекарство. Мне нужно к маме!
Он не такой. Он не обижает больных детей. Он и правда все еще может ее отпустить.
– Знаешь, что называют на войне точкой невозврата?
Она помотала головой отрицательно, и черные пряди налипли на влажный лоб.
– Это когда пилот видит, что количество горючего приближается к такому значению, при котором вернуть самолет в точку вылета будет уже невозможно. Ты меня понимаешь?
Она кивнула.
– Сейчас – моя точка невозврата. Либо я тебя отпущу. Потому что я не обижаю детей. Либо ты встанешь на эту мину. Потому что это мой единственный способ вернуть то, что у меня забрал… дядя Шутов.
– А если он не отдаст? Вы тогда меня убьете, да?
– А я всегда стараюсь верить в людей. Он отдаст – и ты сразу же пойдешь к маме.
– Помоги-спаси, о Небесная Ху-Сянь, – зашептала Настя. – Ты вознеслась и смотришь сверху на нас, на стадо живых…
– Заткнись! – он с яростью дернул девчонку за руку по направлению к мине. – Нет никаких богов! Ни китайских, ни русских, ни Ху-Сянь, ни Христа! Мы здесь одни, понимаешь, ты, идиотка?!
Она зажмурилась и сказала так тихо, что колокол заглушил ее голос:
– Есть боги.
– Значит, им все равно. Они даже не смотрят.
Она стояла с закрытыми глазами и шевелила губами: молилась. И почему-то – он и сам не мог понять почему – это привело его в ярость. Возможно, дело было в том, что на нее кто-то смотрел сейчас с неба, а на него – нет.
– Открой глаза, – скомандовал он. – Я кому сказал?!
Он резко встряхнул ее, и она подчинилась, но смотрела не на майора, а в землю. По пыльным щекам ее текли слезы, прочерчивая чистые, сияющие бороздки.
Он взял ее рукой за подбородок:
– А ну на меня смотреть!
Она подняла на него глаза. Они были рыжие, нечеловеческие, звериные.
Он резко отдернул руку – как от ядовитой змеи – и почувствовал, как вслед за испугом и отвращением пришло облегчение.
– А ты у нас, значит, и правда ведьма, – он ткнул ее в спину пистолетным стволом. – Давай, вставай. Ребенка я бы пожалел. А к сказочным тварям теплых чувств не питаю.
Он холодно наблюдал, как тварь встает, куда ей приказано, и сердце его билось ровно. Он не такой. Он бы, конечно, отпустил больного ребенка. А тварь не жалко.
Когда раздался щелчок, он сказал:
– Это взрыватель. Если ты сойдешь с мины – умрешь.
Глава 23
Тут что-то гниет. Тут пахнет зверем и смертью. Я постиг, что Путь Самурая – это смерть. В ситуации выбора без колебаний предпочти… что? Самурай не помнит. Самурай забывает. Зверь заставляет его забыть. Если самурай не достиг цели и продолжает жить, он тогда… что делает? Становится зверем?
Цель. У самурая есть цель. Он должен сделать вакцину. Он записал на бумажке формулу – пока еще был ученым больше, чем зверем. Вакцина спасет дочь дочери его женщины. Его женщина – Старшая Мать. Самурай теперь в ее стае.
У самурая была раньше другая цель. Он был ученым. Он был военным. Какая цель была раньше у самурая?.. У самурая было раньше письмо от матери. У самурая была раньше другая мать. Со скорбью и гордостью сообщаю: твои отец и брат пали смертью воинов. Они погибли… как же они погибли?.. Взрыв был ярче тысячи солнц… Десятки тысяч погибли сразу… перед смертью теряя разум и человеческий облик…
