– Я вижу, Макс, ты пока не готов к научному разговору… Давай мы лучше поговорим о чем-то, что тебе ближе? К примеру, о том, что ты сделал с капитаном СМЕРШ Шутовым. И с тремя его подчиненными. И с вертухаем на зоне. Я просто тревожусь… – он смотрит на Лизу, – вдруг эта стукачка что-нибудь упустила при пересказе?
– Он врет, – она закрывает лицо руками, и я понимаю, что это правда.
Я говорю ей:
– Тварь.
Ее плечи мелко трясутся – то ли от смеха, то ли от плача. Я отворачиваюсь. Я на нее не смотрю. Я больше не хочу на нее смотреть.
Любовь – пузатая комариха, которая пьет твою кровь. Когда она к тебе присосалась, ее надо прихлопнуть, стряхнуть с себя и забыть.
Я приставляю к виску Юнгера револьвер:
– Что. Ты сделал. С Еленой?
Он смотрит мне в глаза своими арийскими голубыми глазами. Он говорит:
– Твой револьвер раскален добела.
И происходит какая-то чертовщина.
Он обжигает мне руку. Мой «смит-вессон» действительно обжигает мне руку. Я машинально отшвыриваю его от себя, я чувствую запах паленой кожи. И я смотрю, как на воспаленной ладони вызревает мутно-желтый волдырь. И Юнгер тоже смотрит – с таким лицом, как будто перед ним редчайшее произведение искусства.
– Майн гот! А раньше ты мне не подчинялся. С тобой мог справиться только Аристов.
Обруч боли стискивает мне череп.
– Со мной мог… справиться… кто?
– Полковник Аристов. На которого ты работал.
Мой обруч лопается. Его осколки вонзаются глубоко в виски и в затылок. И я ору:
– О чем ты?! Я не работал ни на какого полковника! Я был артист цирка!
В его глазах – беспримесный, детский восторг:
– О боже, Макс. Ты и правда совсем ничего не помнишь!
– Товарищ Шутов! Там мужики на площади у оружейного склада! – в харчевню вбегает Пашка. – Совсем помрачились! Требуют им выдать стволы и взрывчатку для охоты на оборотней! Вас ребята срочно зовут…
Он застывает, заметив, наконец, барона фон Юнгера. Таращится растерянно на его разбитое в кровь лицо и на мои измазанные красным костяшки, на мой револьвер, валяющийся в куче осколков:
– Товарищ Шутов… вы этого гражданина что – арестовываете?..
– Представь, Максимка, сколько интересного я расскажу на допросе! – ухмыляется Юнгер.
– Товарищ Шутов, а почему он вас называет Максимкой?!
никогда не смотри в глаза хищнику
– Гражданин обознался, – я смотрю в голубые, безумные глаза Юнгера и почему-то не могу отвернуться. – Дай мне свой автомат, рядовой, – я протягиваю руку, не глядя на Пашку.
– А ваш револьвер… поломался? – спрашивает он, но послушно сует мне автомат.
– Бессмысленно, Макс, – кривится Юнгер. – Автомат тебе не поможет…
В его глазах – уверенность, наглость и скука…
…Я видел такие глаза у льва. В прошлой жизни. Когда я был цирковым. В шесть лет мне поручили кормить не только собак и кошек, но и хищных животных.
– Ты, пацанчик, никогда не смотри в глаза хищнику, – лениво посоветовал укротитель. – Но если уж все-таки посмотрел – не отводи взгляд. Смотри на зверя уверенно. Он должен поверить, что ты сильней.
Я спросил:
– Как же я заставлю его поверить?
– Представь, что смотришь на зверя через прицел. Слегка сощурься. Сфокусируйся на нем. Остальное должно стать расплывчатым и нерезким… Но самое лучшее – просто избегай встречаться с ним взглядом.
Он протянул мне миску с заветренным мясом:
– Начнешь со льва.
Его предплечья и запястья были исполосованы шрамами.
– Когда вас бьет лапой лев или тигр, вы бьете его в ответ? – спросил я.
– Я делаю вид, что мне совершенно не больно. А потом уже бью его плеткой.
– Почему?
– Если он увидит, что способен меня поранить, просто слегка махнув лапой, он почувствует свою власть. Пусть считает, что я силен и неуязвим. Что больно только ему.
В первый же вечер я сунул в клетку льва миску и посмотрел ему в глаза – как будто через прицел. Через неделю я уже кормил его мясом с ладони. Моя рука была покрыта узором свежих царапин.
– А у тебя большое будущее, пацанчик, – сказал укротитель. – Ты можешь выступать с хищниками.
Я ответил:
– Нет. Это слишком просто.
Если мои слова его и обидели, он не подал виду.
– Что же ты хочешь делать?
– Метать ножи. Точно в цель. С завязанными глазами.
Он засмеялся:
– Этого не будет, пацанчик. Мадам Эсмеральда собирается сделать из тебя клоуна.
Притворись, что тебе не больно. А потом ударь плеткой.
– …Твой автомат, как и револьвер, раскален добела, – говорит Юнгер небрежно.
Он смотрит мне в глаза, и я больше не пытаюсь отвести взгляд. Я смотрю на него так сосредоточенно, что остальной мир становится расплывчатым и нерезким. Я смотрю как будто через прицел.
Раскаленный металл опять обжигает мне кожу. Ладонь покрывается новыми волдырями. Я перехватываю автомат второй, здоровой рукой, обжигаю и ее, но отвечаю беззаботно и ровно:
– Мне кажется, все остыло.
В его глазах больше нет ни уверенности, ни скуки. Там удивление и досада.
– Я буду считать от трех до нуля, когда я скажу «ноль»…
Я бью его прикладом в висок, и он оседает на пол. Я засовываю ему в рот завонявшуюся влажную тряпку, которой папаша Бо вытирает столы, и, не глядя на Лизу, говорю:
– Принеси веревку.
Со стороны площади доносятся автоматные очереди.
Я связываю Юнгера, возвращаю Пашке автомат и командую:
– Стоять у входа. Никого не впускать. Если этот очнется – выруби его снова. Я вернусь – и мы с ним договорим. Все понятно?
– Так точно, товарищ Шутов!
Я иду на площадь, а Лиза семенит за мной следом. Как попрошайка. Как бездомная собачонка.
– Максим, постой! Позволь мне все объяснить!
Я говорю, не оборачиваясь:
– Пошла вон, стукачка.
Любовь – как хищник. Она будет жрать у тебя с руки. А потом исполосует когтями твою ладонь.
Глава 16
Придурковатый солдат, который его охранял, практически сразу заснул – прямо в дверях, привалившись спиной к косяку, широко раскинув ноги в грязных, заляпанных галифе, отвесив губу и источая запах водочного перегара, который, выпрастываясь из открытого рта рядового, сливался со сквозняком и гулял по харчевне, как бесплотный неприкаянный дух, отчаянно жаждавший вернуться в породивший его кувшинчик с рисовой водкой.
