– Забери собаку, Игнатьич, а то пристрелю. Считаю до трех. Раз…
Игнатьич кинулся к Шумке, быстро подхватил на руки и унес ее, скулящую и заляпанную остывшей куриной кровью, на улицу.
– Значит, правду говорят, что ты, Ермил Сыч, погряз во грехе с бесовскою ведьмой, – раздумчиво сказал староста. – А я-то не верил…
– Да, Сыч ведьму ебёт – послышалось из толпы. – Дочку с нею прижил!.. И жену свою, и всех нас опозорил!..
– Разъясни-ка, Ермил, ты с нами – или ты с ведьмой? – Капитоныч прищурил выпученные глаза и стал похож на больную жабу.
– С вами я, – ни на кого не глядя, буркнул Ермил. – Но псов на бабу спускать негоже.
– Отрекаешься от ведьмы?
– Отрекаюсь. Мне она никто, она смершевская подстилка.
– А от дитя ее? – не унимался староста Капитоныч.
– Отрекаюсь. Не моя это дочка.
Лиза снова заливисто засмеялась.
– …Мои дети – от законной жены моей, Марфы. И одного из них сейчас спасать надо, а мы тут время теряем!
– Пусть она логово волкодлаково нам покажет – вот время и сбережем, – парировал Капитоныч. – А ты, Ермил, если с нами да за правое дело – так не встревай.
– Вы что тут… дети мои? – в толпу протиснулся расхристанный, пунцовый от рисовой водки отец Арсений. – Что здесь происходит?!
– Мы нечисть изводить идем, батюшка! – охотно объяснил лесоруб и потянулся губами к руке священника; в отличие от старообрядцев, он к ручке всегда прикладывался. – Волкодлаков-перевертышей истреблять!
Арсений отдернул руку:
– Каких еще перевертышей?
– Да вот таких, как она.
Лесоруб указал на Лизу. Потом вдруг выхватил топор из-за пояса:
– Благослови оружию, батюшка, сделай милость!
– И мне! – плюгавый мужичок в рваном ватнике тряхнул допотопной берданкой. – И святой водицы б нам, отче!
– А еще иконку, иконочку! – взревел мужик с вилами. – Георгия Святого, змееборца, образок нам пожалуй!
Отец Арсений попытался поймать взгляд Ермила, но тот отвернулся; зато открыто и с вызовом таращился на него старообрядческий староста.
– Ты, Капитоныч, чего ж народ взбаламутил?
– Не я, а оборотни народ взбаламутили. А я работу твою делаю, отче. Тебе Господь велел во человецех зло истреблять, разве нет?
– В душах истреблять, Капитоныч, – мрачно ответил поп. – Любовью и милосердием… – Он оглядел мужиков. – Расходитесь-ка по домам, дети мои. Не трогайте Боряна и Лизу. Вообще никого не трогайте.
– Что ж ты, батюшка, ужели за ведьму тянешь? – оторопел лесоруб. – И за перевертышей?..
– Сам ты, отче, делай как знаешь, – недобро осклабился Капитоныч, – только нам не мешай вершить правый суд!
– Не судите, да не судимы будете, – неуверенно парировал батюшка.
– Мне отмщенье и аз воздам! – с кликушеским задором провозгласил Капитоныч. – А ты иди отсель подобру-поздорову, отче, займись свои делом: помолись, выпей водки…
Несколько мужиков ухмыльнулись в бороды. Лесоруб глумиться не стал: наоборот, посерьезнел. Такое обращение с батюшкой… Неподобающе, непочтительно. Но, с другой стороны, отец Арсений тоже вел себя не как подобает священнику: встал на сторону ведьмы, не дал ему к руке приложиться, для благого дела оружие не благословил…
– Буду Господа просить, чтоб вас вразумил, – кротко ответил Арсений и двинулся прочь из кухонного закутка нетвердой походкой. – Впрочем, только лишь Господнего вразумления будет здесь недостаточно, – пробормотал он себе под нос.
За одним из пустых столов сидел Лама и ножом выцарапывал что-то на деревянной столешнице. На отца Арсения не взглянул; только едва заметно затрепетали остроугольные его ноздри.
У окна, уткнувшись физиономией в шахматную доску с недоигранной партией, пьяным сном спал рядовой Овчаренко; у ног его валялся автомат.
– Шах! – Арсений громко ударил конем перед Пашкиным носом; тот открыл непонимающие глаза и выпрямился на лавке. – Твой ход, рядовой. Смотри, тут белые распоясались, – поп кивнул на мрачно кучковавшихся в харчевне охотников-староверов и вышел вон.
Несколько мужиков, перекрестившись, шагнули-таки в кровавую лужу; обступили Лизу и Бо, похоже не вполне понимая, что дальше делать – с безоружной-то бабой, и тем более стариком. На огне на воке шипели до углей сожженные куски овощей и мяса. Лиза тоненько захихикала, и Буран, лесорубов пес, разразился отчаянным, хриплым лаем.
– Это ты, бесовка, волкодлаков натравила на Лисьи Броды! – специально накручивая себя, выкрикнул лесоруб.
– Да, она!.. Она!.. – завелись остальные. – Подговорила упырей, дьяволица, чтоб наш скот подрали!
Лесоруб, стоявший ближе всех к Лизе, попытался потянуть дьяволицу за волосы, но Лиза укусила его за палец. Тот взвыл – скорее от изумления, чем от боли, – размахнулся широко для удара, но папаша Бо с неожиданной для сухого старика ловкостью перехватил его руку, извернулся и опрокинул лесоруба в размазанные по полу куриные потроха.
– Гун-фу, – как бы оправдываясь, развел худыми руками китаец.
…разве мы не догадываемся, что папаша Бо не так прост…
Мужики, найдя, наконец, веский повод для мордобоя, набросились на папашу Бо скопом, повалили и стали пинать ногами.
– Пр-р-рекратить!!
За спинами мужиков раздался звук передергиваемого затвора. Все обернулись. Лунатически пошатываясь, перед ними стоял рядовой Овчаренко с автоматом.
– Именем Кр… расной Арм… ии… – Пашка выпучил глаза и задержал в груди воздух, чтоб побороть икоту, но это не помогло, – а ну пош… ли все отсюда!
Мужики переглянулись. С Красной Армией лучше не связываться. И особенно с тем ее предствителем, который в шестерках ходит у смершевца. Ненасытившейся, униженной хищной стаей они направились к выходу.
– Вон! – как раз перестав икать и закрепляя успех, проорал Овчаренко им в спины; наклонился к папаше Бо. – Давай, Борян, помогу.
Вместе с Лизой они подняли старика и вывели с пропахшей дымом и гарью кухни.
Лиза вздрогнула: за столом в углу, поигрывая ножом, сидел Лама. Когда их обступили охотники, страшно не было, а только противно. Но от Ламы – сейчас в большей степени, чем обычно, – исходила угроза лишенного жалости, древнего хищника. Лама-хищник был опасней всех охотников, вместе взятых. И по жадным, немигающим глазам, которыми он смотрел на ее отца, она поняла, что он знает: средняя из сестер ему рассказала про их догадку.
кто явил милосердие после гнева
кто заботился о ребенке отступницы
– Тебя тоже касается! – Пашка пьяно грохнул ладонью по столу Ламы. – Давай, топай отсюда!
