Плюгавый мужичонка с наколками, типичный урка, вскрывал остатки пола, и взгляд его воспаленных, с присохшими катышками гноя, глаз казался таким отрешенным, словно он медитировал, а не орудовал ножом-выкидухой. Он извлек из-под половицы последний сверток – замотанные в холстину золотые браслеты, – бесстрастно продемонстрировал полковнику, брякнул на стол и застыл – как будто внезапно выключился.
– Не оправдал ты свой оперативный псевдоним, агент Верный, – миролюбиво сказал полковник. – Карту припрятал. Золото своровал. Родину предал. Думал, если мертвым прикинешься, я тебя не найду?
Верный хотел ответить, но только шамкнул слипшимся сухим ртом и вздрогнул всем телом – как поддетый за губу окунь.
– Глупый предатель Верный… На что ты, интересно, рассчитывал? Разве не знаешь: я людей из-под земли достаю. А ты даже и не в земле, – Аристов брезгливо оглядел комнату. – А просто в грязи. Ну и как, они того стоят?
– Кто? – с трудом просипел Верный.
Полковник цокнул языком и разочарованно качнул головой. Его подручный тут же выщелкнул нож и сместился за спину Верному.
– Терракотовые воины императора Цинь, кто еще? Настояшие воины. Не пустые глиняные подделки, которые ты нам подсунул в Сиане. Они где-то здесь, в Маньчжурии, верно, Верный? В этих дивных местах, где все вопиет о чуде. Ты нашел их?
– Нет, – прошептал агент Верный и почувствовал холодное прикосновение остро заточенного металла к горячей шее. – Их там нет! Я действительно нашел место, но там не было ничего, кроме золота!
– И я должен тебе поверить? – Аристов пристально посмотрел в глаза Верному. Глаза полковника были такого же цвета, как лезвие складного ножа, приставленного к горлу его когда-то преданного агента, и так же пронзительно холодны. – Что же, верю. Не в то, что на этой карте нет усыпальницы. А в то, что ты за целых шесть лет умудрился ее не найти. Так глупо, Верный. Я буду считать от трех до нуля. Ты совершенно потерял форму. Зачем тебе жить?
– Пожалуйста, Аристов…
– Три.
– Глеб Арнольдович!.. Ради прошлого… Я просто исчезну… Мешать не буду… Отпусти меня, а?
– Два.
– У меня сын есть! Понимаешь?! Два годика сыну сегодня…
– Все понимаю, Верный. Но ни к чему тебе жить.
Холодное лезвие врезалось в кожу глубже. Нож едва заметно вибрировал в руке вора. Как будто смычок в ожидании взмаха руки дирижера.
– Один.
– Убьешь меня, Аристов? – тоскливо уточнил Верный.
Полковник медленно свернул карту и сунул за пазуху:
– Нет. Живи, сколько сможешь.
Он сделал знак урке:
– Уходим, Пика.
Тот убрал нож.
– Я… Глеб Арнольдович! – Верный грохнулся на колени. – Спасибо! До гробовой доски не забуду!
– Что ж, это будет недолго, Верный. Ты больше не хочешь жить. Ноль.
Он постоял на балконе, глядя, как полковник и его помощник-урка уходят. Он выкурил сигарету. Снял вечно недосыхающее, вечно сырое это белье. Он сделал петлю и привязал свободный конец бельевой веревки к крюку в потолке. Встал на проломленный, шаткий сундук. С края стола на него смотрела треххвостая золотая лисица-идол.
Жить не хотелось. Он оттолкнул сундук и задергался. Какая разница. Он все равно уже шесть лет как был мертв.
Глава 8
Маньчжурия. Лисьи Броды. Сентябрь 1945 г.
К обеду поток пациенов иссяк. Доктор Новак ушел по вызовам, и она осталась в лазарете одна. Почти одна. Был еще Олег Деев. За ширмой. Под простыней. Со вскрытой грудной клеткой.
Она старалась его не слушать.
– Сестричка… у меня что-то с сердцем… мне вынули сердце…
Она вколола себе дозу морфия, украденную у Новака в утренней суете, и на какое-то время Деев успокоился и затих. Но час спустя из-за ширмы снова послышался его монотонный, ноющий голос:
– Позови майора, сестричка… майора Бойко… скажи, что он мне должен монету…
Она заткнула уши, но это не помогло.
– …пусть принесет золотую, из моей доли… во рту должна быть монета… без монеты не пускает паромщик…
Она сидела на свободной койке, покачиваясь из стороны в сторону, в такт доносившемуся из-за ширмы нытью, и не уходила. В конце концов, кроме нее, его было некому выслушать.
Потом кто-то резко замолотил в дверь, и Деев тут же умолк.
– Лепила есть? – раздался хрипатый голос из коридора. – Человеку плохо!
Она поднялась, поправила сползший на плечи плат и открыла дверь. На пороге стоял сухой, востроносый тип лет под шестьдесят, с заплывшим глазом и татуированными руками. Нездешний, но она уже видела его в городе. Какие-то были у него дела с капитаном СМЕРШ Шутовым. Несколько раз она их встречала вместе.
– Доктора Новака сейчас нет.
– А ты ж сестричка, да? – он улыбнулся нагло и одновременно заискивающе, блеснув железной коронкой. – Я – Флинт. Пойдем-ка со мной на пристань. Худо там старичку…
На пристани, тихо переговариваясь, кучковались люди. Аглая пробралась в центр толпы следом за Флинтом – и увидела Новака, склонившегося над лежавшим на земле человеком. Аглае было его не видно – только фрагмент покрытой водорослями хламиды с маленькими бубенчиками, тихо позвякивавшими на ветру. Тут же, рядом, стояли смершевец Шутов, Пашка и Тарасевич.
– Вот же доктор! – пробормотала Аглая. – Зачем вы меня позвали?
– Так мы вроде… не звали, – растерянно отозвался Пашка.
Она заметила, как Флинт что-то на ухо шепнул смершевцу; тот вздрогнул, но ничего не ответил, только коротко взглянул в его сторону.
– Доктор ему уже не поможет, – Флинт ухватил Аглаю за запястье ледяной татуированной пятерней и потянул к лежавшему на земле. – А вот ты поможешь, сестричка. Он хочет тебе что-то сказать.
Теперь она смогла его разглядеть. Раздутый, посиневший утопленник. Вода вернула его, как когда-то вернула маму. Вода всегда возвращает тех, кого забрала… Черты лица безобразно искажены – но, кажется, азиат. В виске – промытое водами Лисьего озера пулевое отверстие.
Она не успела зажмуриться прежде, чем дрогнули его распухшие, синие губы:
– Меня убили несправедливо. Я не даос. Я не мастер Чжао…
Вместе со словами изо рта его выплескивались струйки мутной воды, кишащей гнойно-желтыми маленькими рачками.
– …Назови им имена моих убийц, дочка…
Вода всегда возвращает тех, кого забрала. Выталкивает их на поверхность. На этот раз она запеленала в рыболовные сети какого-то китайца в лохмотьях, с простреленной головой. Подбросила его рыбакам, как подбрасывают монашкам младенца.
