Когда дверь открылась, он стер рукавом свой отпирающий рунический знак, присел на корточки, осторожно подтер мизинцем хвостик одной из рун в змеившейся вдоль порога белой цепочке – вечно он об нее спотыкался – и шагнул внутрь.
В номере Аристова, как и всегда, царил идеальный порядок. Не порядок даже – а подчеркнутое отсутствие. Как будто Аристова здесь вовсе никогда не было. Каждый раз, выходя из гостиницы, полковник забирал все свои вещи – их таскал в чемодане Пика. У Аристова это называлось «сматывать за собой лески». Любая личная вещь – крючок, на который опытный менталист сможет тебя подцепить, как глупого окуня.
Силовьеву же как раз нужна была личная вещь полковника. Не для крючка – полковник был слишком крупной рыбой, чтобы ловить его на блесну, – скорее, для обороны. На предпоследней странице силовьевского блокнота имелась схема устройства оберега для защиты от могущественного господина. Он все уже сделал по этой схеме, и выжег оборонные знаки, и нанизал все нужные камушки, волчьи клыки, когти тигра, ракушки, перья. Не хватало последнего элемента – чего-то, что принадлежит господину.
Майор Силовьев обошел номер, заглянул в стенной шкаф и в ящик конторки – пусто. Залез под кровать, поворошил подушки и одеяло. Сунулся на балкон в надежде обнаружить аристовский окурок – но нет, все чисто.
Оставалась уборная. Силовьев сдернул зубами последнюю сколопендру с деревянной тоненькой шпажки и, энергично перемалывая насекомое челюстями, почти целиком погрузил шпажку в дыру рукомойника и принялся поворачивать по часовой стрелке.
Спустя минуту, с четвертой попытки, под пулеметный стук сердца он вытянул из раковины обвитый мутной соплей комочек седых волос и благоговейно коснулся находки пальцем, боясь поверить в собственное везенье.
Почти неслышный за оглушительной дробью сердца, как будто из-под воды, до Силовьева донесся стук в дверь и молодой, петушиный голос:
– Товарищ полковник! Откройте! Срочное дело!
Силовьев тихо сунул скользкий комочек седых волос в карман гимнастерки и замер. Стук повторился.
– Товарищ полковник! Мы взяли вашего фигуранта!
Майор Силовьев решительно вышел из уборной и открыл дверь:
– Вы взяли Максима Кронина?!
Плюгавенький лейтенант из харбинского штаба армии – его фамилии Силовьев не помнил – растерянно застыл на пороге.
– Мы… никак нет, товарищ майор… Мы взяли контрабандиста Веньяна в Змеиной бухте… и с ним еще одного, помощника… Обоих сразу гидропланом сюда… – он попытался сунуться в номер. – Мне нужен товарищ полковник.
– Полковник Аристов отбыл по важному делу. Я за него.
– Но… это же личный номер товарища полковника… – мышино-серые глазки лейтенанта заметались по круглому лицу Силовьева. Тот ухмыльнулся:
– Товарищ полковник секретов от меня не имеет. С контрабандистами я сам побеседую. Готовьте срочно допросную.
– Но ведь… товарищ полковник четко же приказал… доложить ему лично, немедленно!.. Может, с ним можно как-то связаться?
Ухмылка расползлась по гладко выбритому лицу Силовьва еще шире – как разбитое яйцо по раскаленной сковороде:
– Я не связываюсь. И вам не советую.
– Не помнишь, значит? Так я умею освежать память.
Силовьев коротко ударил китайца левой в скулу и тут же правой в висок, с оттяжкой – не кулаком, а ребром почти открытой ладони. Веньян пошатнулся на табурете, но лицо его осталось бесстрастным, он лишь слегка поморщился от удара: как будто даже и не от боли, а просто дряблая стариковская кожа собралась складками. И даже кровь из разбитой губы текла как-то вяло… Еще удар – и китаец упал с табурета на каменный пол допросной. Пергаментно-желтые, неестественно вывернутые и скованные за спиной стариковские руки походили на крылья ощипанной птицы. Силовьев наступил сапогом на эти сухие, бледные пальцы. Раздался хруст, но Веньян не вскрикнул. Силовьев досадливо пнул его ногой в бок. Удовлетворения не было. Как будто он избивал неодушевленный предмет.
Второй китаец, совсем молодой, казался более перспективным. Смотрел он дерзко и яростно, как отчаянный хорек, готовый кусаться, но в глубине этой ярости притаился звериный, нутряной страх. Силовьев присел рядом с ним на корточки.
– Два беглых зэка. Вы забрали их на русском берегу, перевезли по воде в Маньчжурию и высадили в Змеиной бухте. Что вам известно о них? Куда они пошли дальше?
Молодой китаец молчал, уставившись в пол и заполошно дыша. Силовьев взял его пальцами за подбородок и потянул вверх, заставляя встретиться с собой взглядом. Глубоким голосом, копируя манеру Аристова, произнес:
– На счет «три» ты скажешь мне все, что знаешь. Раз… два…
– Не говорить русский, – с ненавистью отозвался китаец.
Силовьев поднялся и носком сапога ударил молодого под ребра. Тот грохнулся на пол рядом со старшим и застонал.
– Ну что ж. Давайте тогда по старинке, – Силовьев вынул ТТ из кобуры. – Один из вас будет жить. Тот, кто успеет заговорить первым, пока я считаю. Я буду считать до пяти. На счет «пять» стреляю. Раз… два… – Силовьев навел пистолет на старшего; тот устало, по-птичьи прикрыл глаза. – Три… – перевел дуло на младшего, тот рефлекторно дернулся и подтянул к подбородку ноги. – Четыре… Тебя, пожалуй, пристрелю первым, щенок. Ты ж все равно по-русски не говоришь.
– Не надо! Я говорю! Говорю! – завизжал молодой.
Старик открыл глаза, посмотрел на него с презрением и угрозой и что-то прошипел по-китайски.
– Рассказывай все, что знаешь, – Силовьев медленно перевел дуло на Веньяна, но в глаза глядел молодому. – И умрешь не ты.
Бывает так. Ты убиваешь животных и птиц. Ты ловишь их в капканы, сети, силки. Ты знаешь, как дышит и какими глазами смотрит попавший в ловушку пушной зверек. Теперь ты сам в ловушке – и ты выглядишь точно так же, как он. И точно так же хочешь спастись. Пусть даже для этого тебе придется загрызть своего сородича.
И ты говоришь по-китайски:
– Прости меня, дядя! Я не хочу умирать!
И ты говоришь на русском, который ненавидишь, но давно уже знаешь:
– Они пришли к нам сами… Мы не звали, не ждали… Один с татуировками – Флинт, он раньше работал с дядей… Больной был, сильно кашлял…
И вырастивший тебя, любимый, добрый дядя Веньян кричит:
– Замолчи, предатель!
А тот, кто поймал вас в капкан, бьет его сапогом в лицо и тихо, почти ласково просит:
– Расскажи про второго.
И ты говоришь:
– Высокий, сильный, похож на солдата… Мы свежую одежду им дали… Когда он переодевался, я увидел на груди шрам – по форме как иероглиф «ван», я запомнил…
