– Это существо не такое, как мы! – возмущенно перебила Нуо.
– Так и есть. В лаборатории вывели только жалкое наше подобие. Час назад он сам стал таким.
– Это ты наказала его, сестра? – одобрительно уточнила Тин.
– Напротив. Я спасла ему жизнь. Он был ранен и умирал. И я сделала единственное возможное, чтобы его спасти. Я вколола ему препарат, который превратил его… в это. Его раны зажили так же быстро, как заживают у нас.
– Но зачем ты спасла мучителя? – изумилась средняя из сестер.
– Он раскаялся. Он помог мне устроить побег из лагеря. Он мне предан.
– А вакцина? – не выдержала Лиза. – Вакцина у тебя, мама?
Она знала, что нарушает и субординацию, и традицию этим неуместным вопросом. По традиции следует поговорить на отвлеченные темы, прежде чем перейти к тому, что тебя на самом деле волнует. Если сразу продемонстрировать свое нетерпение, ты теряешь достоинство. Иерархия же предполагает, что тему беседы вправе изменять только старшие… Но сейчас ей было плевать и на достоинство, и на старших.
– Вакцины нет, – глухим голосом сказала Аньли. – Он нес ампулы, и, когда в него выстрелили, они все разбились.
Лиза быстро закрыла лицо руками – как будто заслоняясь от невидимого удара. Посвященные сбились в кучку и зашептались, косясь на отступницу и Ояму.
– Значит, ты пришла к нам с пустыми руками, Аньли? – разочарованно произнесла Тин.
– Не совсем. Я привела к вам Ояму. Он ученый. Биолог. Он может снова создать вакцину.
– Не похоже, что он может что-то создать, – хихикнула Тин, глядя, как японец возбужденно обнюхивает перекосившуюся от отвращения сестрицу Нуо. – В любом случае мы не доверяем мучителю.
Под насмешливым взглядом Тин японец вдруг замер и, как будто очнувшись от сна, посмотрел на сестер умоляюще и осмысленно.
– Ояма-ученый нижайше просит старейшин ему довериться, – сказал он хрипло и с явным усилием. – Ояма-ученый мечтает сделать вакцину и вернуться в человеческий вид. Ояма-ученый сделает вакцину сегодня, пока еще что-то помнит. Ояма-ученый составил список необходимого для работы, – он с поклоном протянул сестрам бумажку, вкривь и вкось исписанную японскими иероглифами. – Ояма-ученый просит прощения за ошибки: он уже забыл написание некоторых иероглифов.
Младшая из сестер брезгливо приняла у Оямы листок и передала его Тин. Та бегло просмотрела неаккуратные, покосившиеся столбцы.
– Микроскоп… препараты… еще препараты… пробирки… кровь старейшин?! – она возмущенно уставилась на Ояму, но он уже отвлекся от разговора и лакал остывший зеленый чай из Лизиной чашки.
– Если не только я, но каждая из сестер пожертвует немного своей крови, он управится с вакциной быстрей, – сказала Аньли.
– Умоляю, – Лиза встала перед сестрами на колени. – Умоляю, помогите ему сделать вакцину! Если он закончит до ночи, моя девочка, моя Настя спасется!
– Умоляю, – Аньли опустилась рядом с дочерью на колени. – Если он успеет сделать вакцину, пока еще что-то помнит, вы сможете снова иметь детей.
– Умоляю, – бормотнул японец и тоже бухнулся на колени.
Тин молчала, даже не глядя, как эти трое себя унижают. Ее взгляд блуждал по хрустальным водам Лисьего озера.
Наконец она что-то шепнула на ухо средней сестре Биюй, и та с кивком удалилась.
– Хорошо, – сказала Тин вслух. – Мы предоставим старшей сестрице Аньли и Ояме-ученому убежище и все необходимое для работы. Если нам повезет, к концу дня у нас будет и вакцина, и эликсир чан-шэн-яо.
– Но откуда у нас возьмется чан-шэн-яо? – удивилась Нуо.
Тин загадочно улыбнулась.
– Ты решила обменять моего отца на чан-шэн-яо? – не поднимаясь с колен, тоскливо спросила Лиза.
– Не тебе обсуждать мои решения, полукровка, – продолжая улыбаться, Тин смотрела на озеро. – Иди к дочери, жди вакцину и молись Небесной Лисице Ху-Сянь о спасении. Ну а ты, Нуо, принеси-ка нашим гостям свежий чай.
Глава 4
Я выхожу из лазарета, и рядовой Овчаренко увязывается за мной. Говорю ему, что в сопровождающих не нуждаюсь, но он упрямо следует за мной через площадь к штабу – как встревоженная пастушья собака за нерадивой овцой. Я, конечно, мог бы его прогнать, по-начальственному и жестко, но не делаю этого – и даже не потому, что он спас мне жизнь. Мне, пожалуй, хочется ненадолго почувствовать себя человеком, которым я не являюсь. Человеком, у которого есть настоящий друг.
В моей убогой крысиной келье все на тех же местах, что и ночью. Зашифрованные записи Деева и две «Алисы» валяются на полу. Недопитый чифирь подернулся сизой пленкой.
– Вы продвинулись с расшифровкой, товарищ Шутов? – Пашка кивает на дневник и на книги.
– Так продвинулся… – я прихлопываю ползущую по стене муху, – что уперся в глухую стену.
– Я так думаю, что дверь-то всегда имеется, – с идиотской серьезностью изрекает рядовой Овчаренко. – Или окно хотя бы. Иногда его просто не в той стене ищут.
Он садится на корточки рядом с упавшей мухой. Подбирает ее, кладет на ладонь. Я ее не добил, и она дрыгает лапками и помятыми крыльями. Рядовой подходит к окну, раскрывает его свободной рукой, разбавляя застоявшийся, затхлый дух помещения струей осеннего воздуха, и высовывает ладонь с копошащейся мухой наружу. Ждет, когда она расправит крылья и улетит, – и она действительно улетает.
– А у меня знаете какой один способ есть, когда я вроде как не знаю, где выход? Рассказать, товарищ Шутов?
– Расскажи, товарищ Овчаренко.
– Ну, я это… у судьбы спрашиваю.
Я ухмыляюсь.
– Вот вы зря смеетесь, – обижается Пашка. – Хотите, вместе попробуем? Это просто. Называется метод тыка. Надо взять какую-то книжку, любую, что подвернется, – он подбирает с пола обеих «Алис в Зазеркалье», одну протягивает мне, другую вертит в руках, – потом зажмуриться… вы глаза-то закройте, товарищ Шутов!.. а дальше открыть вслепую на какой-то странице и пальцем тыкнуть. Куда тыкнул – то, значит, судьба и сказала.
Мне так хочется его хоть чем-то порадовать, что я послушно зажмуриваюсь и наугад раскрываю книгу.
– Ну, давайте смотреть, кому что судьба сказала! – восклицает Пашка с детским азартом. – У меня вот… «Палач говорил, что нельзя отрубить голову, если кроме головы ничего больше нет; он такого никогда не делал и делать не собирается; стар он для этого, вот что! Король говорил, что раз есть голова, то ее можно отрубить». Непонятно только, что это значит… – он, похоже, разочарован. – Ну, послания судьбы, они бывают… туманные. А у вас что, товарищ Шутов?
Я молча смотрю в открывшийся текст. «Король говорил, что раз есть голова, то ее можно отрубить». Пашка сует нос в мою книгу и расплывается в торжествующей улыбке:
– То же место! Это ж чудо, товарищ Шутов! У вас там же открылось! Значит, точно судьба! Теперь вы в мой метод верите? Только я все равно не понимаю, что нам судьба говорит…
