– Были причины.
Она трогает Настин лоб: в испарине и горячий. Это от переохлаждения, и больше ни от чего…
– Деев не заслуживал любви, – говорит она. – Но такой плохой смерти он не заслуживал тоже.
– Что это значит?
– Я чувствую, что он умер неправильно. Не знаю, как объяснить.
Вранье. Она очень хорошо знает, как объяснить. Просто не хочет. Ему не надо этого про нее знать.
Ни одному из тех, кого она заманила, не положено этого знать.
Когда вместе с кровью, слюной или семенем мужчины ты забираешь себе часть его силы ци, она остается в тебе все время, пока его сердце бьется. Его сила ци иссякнет в тебе, когда он умрет. И то не сразу. Только когда его дух смирится и покинет бездыханное тело.
Дух быстро смиряется, если смерть была закономерным результатом болезни.
Дух не желает уходить и тоскует, если смерть была насильственной и внезапной.
Ты чувствуешь связь.
Ты чувствуешь боль и смятение его бессмертного духа.
Ты чувствуешь смертное оцепенение и беспомощную наготу его тела.
И когда доктор осмотрит обнаженное тело, когда он скальпелем поведет от рукоятки грудины вниз, когда разрежет реберные хрящи, отделит грудину от диафрагмы и средостения и перепилит ее на уровне вторых межреберных промежутков, разрежет ножницами околосердечную сорочку, приподнимет края разреза пинцетами и наполнит полость околосердечной сорочки водой, – ты вдруг почувствуешь тягучий укол тоски под ребрами слева, хотя ты никогда его не любила, а в это время доктор скальпелем проколет желудочки мертвого сердца, и по воде поплывут воздушные пузырьки.
И вместе с этими пузырьками, вместе с воздухом, который остановил это сердце, смятенный дух покинет, наконец, свое тело – и ваша связь навсегда прервется.
Глава 12
Замполит Родин поставил джип «виллис» рядом с обугленным остовом того, что тоже было когда-то «виллисом», снял с борта своего джипа лопату и направился по сожженной траве к дверному косяку фанзы, одиноко возвышавшемуся перед грудой золы и сгоревших дочерна досок и как будто приглашавшему усталого путника перешагнуть на ту сторону, где есть только прах, и пепел, и тлен.
Замполит суеверно обошел эту распахнутую в никуда дверь, тут и там поворошил лопатой руины, скинул с каменного кана изъеденную черными струпьями балку. Вместе с балкой с кана соскользнуло что-то блестящее и беззвучно упало, оставив маленькую круглую лунку в золе. Родин встал на четвереньки, залез рукой в лунку и выудил монету в пять фэней. Хороший знак. На удачу.
Он уже был здесь совсем недавно – когда забирали погибших товарищей Шутова. Только в тот раз он смотрел не туда. Смотрел не на то. Доверял убийце, шпиону, оборотню.
На этот раз он все осмотрит как надо. Здесь должен быть еще один труп. Труп самого капитана СМЕРШ Шутова.
Едва ли он в доме. Какой шпион и убийца оставит труп в доме? Нет, он его закопает. Значит, ищем свежеразрытую землю… Где ищем?.. Инстинкт подскажет…
Со стороны леса вместе с порывом ветра прилетел обрывок колокольного звона. Замполит замер посреди пепелища, по-птичьи наклонив голову.
Она совершила обратный переход, не выпуская зажатую во рту тушку цыпленка. Прошла босиком по изумрудному, хрусткому мху. У самого алтаря мох был сухим, порыжевшим, и лежал не бархатным ковриком, а рваными лоскутами. Это значит, богиня злилась.
Она опустилась на колени, воскурила благовонную палочку, воткнула ее в чашку с пеплом – и только тогда разжала зубы. Задушенный цыпленок мягко шлепнулся на жертвенный пень; он был еще теплый. Небесная Лисица Ху-Сянь поблагодарила Лизу за подношение гулким, чугунным голосом. Ху-Сянь говорила со стадом живых посредством колокола, подвешенного к навесу.
– Я принесла тебе пищу, Небесная Лисица Ху-Сянь. Я для тебя убила цыпленка. Возьми его, а к моему детенышу будь милосердна! Согрей мою дочь своим теплым мехом, обереги ее от всякого зла…
Лиза умолкла и вслушалась: кто-то шел прямо сюда, к лесному храму Лисицы-Отшельницы. Шел от сожженной ведьминой фанзы, которую прозвали «ведьминой», потому что после изгнания из Лисьих Бродов там жила Аньли, ее мать.
Она лизнула пальцы, сжала рыжий кончик курительной палочки – он беспомощно зашипел и погас – и метнулась в кусты. И еще прежде, чем увидеть пришедшего, почуяла и узнала его душный, козлиный запах: кислятина старого пота и резкая сладость выдохшегося советского «Шипра».
Замполит Родин пришел с лопатой. Брезгливо оглядел храм Лисицы-Отшельницы, цыпленка и деревянного идола на жертвенном пне:
– М-мракобесие…
Подцепил лопатой лоскут засохшего моха у алтаря – тот отошел легко, и под ним открылась рыхлая, недавно взрытая, оскверненная кем-то земля.
Замполит Родин разделся до пояса и начал копать, оскверняя священную землю повторно. И терпкий запах богини – запах прелой земли, и хвои, и можжевеловых ягод – смешался с запахом его кислого пота, а чуть позже, когда Родин стоял в яме почти по бедра, – с запахом мертвечины.
– Двое, – тихо сказал замполит и резко согнулся в сторону алтаря в рвотном спазме. Лиза зажмурилась, чтоб не видеть. Это плохо. Очень плохо. Богиня разгневается и не захочет помочь ее девочке.
О Небесная Лисица Ху-Сянь, накажи осквернившего храм твой, но не тронь мою девочку…
Когда Лиза снова открыла глаза, замполит натягивал резиновые перчатки. Наклонился. Сунул руки в яму по локоть. Что-то чавкнуло, и Родин издал ликующий вопль, перешедший в отрыжку и кашель:
– Есть… коронки!..
Накажи недостойного, который вторгся к тебе…
Замполит, тяжело дыша, выбрался из ямы. Помялся у края, не зная, что делать дальше. Потом трижды выстрелил в воздух. Богиня отозвалась погребальным звоном чугунного колокола.
– Спи спокойно, товарищ Шутов, – проблеял Родин.
Он зачерпнул лопатой землю из свеженарытой кучи, бросил обратно в яму – и вдруг застыл:
– Или не спи. Я лучше, так сказать, потревожу… Для твоего же блага, товарищ Шутов…
Замполит Родин бросил лопату и быстрым шагом направился обратно к ведьминой фанзе.
Когда он скрылся из виду, Лиза вышла из зарослей и встала на краю ямы. Слепившись разлагающимися телами, как сиамские братья, там лежали два мертвеца. У одного на дымчато-сизой коже, под редеющим сонмом встревоженных светом червей, угадывались разводы татуировок. У другого не было головы – только кусок нижней челюсти, ухмылявшейся металлическими коронками.
