– Нам пора домой, Алексей Андреевич, – сказала Рената. Дежнев внимательно посмотрел на нее. Ей показалось, что разлет его бровей стал еще резче, чем прежде. – Нам с Винсентом.
– Проводить вас?
– Да нет, не надо. Вы ведь, наверное, машину рядом с парком оставили?
– Да.
– Ну и зачем же вам ходить туда-сюда? Спасибо, что навестили.
Дежнев положил ребенка в коляску. Тот сразу же возмущенно заплакал.
– Все-таки он, наверное, есть захотел, – сказала Рената. – Пора ему уже овощи давать. Он ведь искусственник, им можно пораньше. До свидания, Алексей Андреевич.
– До свидания.
Его прощанье она услышала уже на ходу. Не оборачиваясь, Рената торопливо шла по аллее к выходу из парка. Слезы подступали у нее к глазам, хлюпали в горле.
«Дурацкая гормональная перестройка! – думала она. – Слезы эти дурацкие! С чего вдруг? О чем мне плакать? Все так, как и должно быть».
Глава 6
Он не ожидал, что ребенок произведет на него такое впечатление.
Это даже впечатлением нельзя было назвать – когда этот мальчик, несмышленый младенец, взглянул на него светящимися изнутри глазами, Алексей почувствовал себя так, словно его поразила молния. Хотя в глазах ребенка не было ничего разительного. Наоборот, они сияли тихой и, как показалось Алексею, совсем какой-то не детской нежностью.
Понятно было, что у него уже сейчас есть своя, очень сложная жизнь. Это понимание почему-то вызвало у Алексея тревогу и душевный трепет.
Это так удивило его, что он даже отвлекся от Ренаты. Хотя в ту минуту, когда он ее увидел, ему словно вина в горло плеснули, да еще на голодный желудок. Глупо, конечно, что ему приходили в голову только такие вот физиологические сравнения, но что делать, если его ощущения в точности соответствовали тому, что происходит с человеком, который хлебнул натощак крепкого вина? Или даже водки. Голова у Алексея закружилась, дыхание занялось. Он смотрел на Ренату и не понимал, что с ним.
Глаза у нее были особенные – дымчатые почему-то. Тогда, в «Москве», он не сумел понять, от чего этот необыкновенный тон, а теперь наконец понял: из-за очень густых темных ресниц.
Это открытие показалось ему таким большим и важным, что он не мог от него опомниться. Так и смотрел в ее светлые дымчатые глаза, в которых сияла радость.
О чем они при этом разговаривали, Алексей не понимал тоже. Она что-то говорила, он что-то говорил. Он говорил наверняка не то, что хотел сказать, для чего к ней спешил, разыскивал ее в Братцевском парке.
А тут еще ребенок проснулся и взглянул на него вот так вот… Серьезно, доверчиво. Жизнь можно было отдать за оба эти взгляда, ее дымчатый и его янтарный!
Конечно, он говорил что-то не то. Что-то холодное, циничное, может быть, – говорил, как привык за всю свою жизнь. Вся жизнь его выстроилась так, что ничего другого в ней быть не могло. Или он сам так свою жизнь выстроил?
И конечно, она ушла. Это не могло быть иначе. Алексей смотрел, как она идет по аллее в ореоле летнего света, и ему казалось, что жизнь его кончена.
Но жизнь его все-таки продолжалась.
На работе за время его отпуска накопились дела, которые не могли войти в правильное русло без его участия, и он направлял дела; это было ему привычно.
Один раз он даже встретился после работы с приятелями, но больше встречаться не стал. Не только настроения на это не было, но казалась странной сама мысль о том, что придется разговаривать с какими-то чужими людьми. О чем разговаривать, зачем?
Единственный был на свете человек, с которым он хотел разговаривать, и все равно о чем. Только не нужен он был этому единственному человеку.
Но когда приехала Елена, то разговаривать с ней все-таки пришлось, конечно. И на вечеринку какую-то пришлось пойти: ее пригласили в ресторан деловые партнеры и, как обычно, с мужем.
– Ты здоров? – спросила Елена, когда они возвращались с этой вечеринки домой.
В ресторан поехали на такси, чтобы можно было не стеснять себя в выпивке, и обратно тоже. Может, этого и не надо было: Алексей почти не пил.
По дороге домой он сел рядом с водителем, а Елена сзади. Хорошо, что она не видела его лица, когда он отвечал на ее вопрос.
– Здоров, – ответил он. – А почему ты спрашиваешь?
– У тебя странный вид.
– В чем странность?
В чем состоит странность его вида, он понимал и сам и, переспрашивая, просто поддерживал разговор.
«Нам приходится поддерживать разговор, – холодно, как не о себе и не о своей жене, подумал он при этом. – Сам собою наш разговор сойдет на нет или вообще не начнется».
– Ты весь вечер смотрел на всех отрешенно. Как будто для тебя не имеют значения дела, о которых мы говорили.
«Они действительно не имеют для меня значения», – хотел сказать Алексей.
Но не сказал, конечно. Дела эти должны были иметь для него значение, потому что касались возможных заказов его фирме, и выгодных заказов.
И вообще – то, что не имело для него теперь значения, было более глобальным, чем любые дела.
Вся его жизнь вдруг представилась ему пустыней. Именно так – пустыней. В таких вот возвышенных, никогда ему до сих пор не свойственных словах.
Алексей вдруг подумал, что все, что он прежде делал в жизни, он делал только из страха. Его пугало то, что не поддавалось холодному уму, – все это зыбкое, непонятное, неуловимое он старательно из своей жизни исключал.
И самой странной, самой неуловимой субстанцией была, конечно, любовь. Это было что-то такое, на чем невозможно построить жизнь. А если любовь кончится? Ведь никто не знает, почему она приходит и почему кончается. И что делать, если это произойдет?
– Почему ты молчишь, Алекс? – спросила Елена.
Любовь к ней кончиться не могла, потому что никогда не начиналась. К какой банальности свелась его жизнь! Свелась… Сам он свел свою жизнь к совершенной пошлости. Как будто песенку незамысловатую спел – два притопа, три прихлопа.
– Действительно, не очень хорошо себя чувствую. Голова болит, – наконец смог произнести Алексей. – У тебя есть обратный билет?
Этого, наверное, лучше было не спрашивать: голос мог выдать его нетерпение. Но он не удержался и спросил. Ему просто надо было знать, сколько еще времени она пробудет в Москве, чтобы распределить свое терпение на весь этот срок.
– Я улетаю завтра, – ответила Елена.
Ее голос как раз-таки был совершенно спокоен. Она всегда владела собой в полной мере. Или скорее в самом деле не видела причин для беспокойства.
Алексей судорожно сглотнул слюну. То, что он живет с совершенно чужим, во всем ему посторонним человеком, вдруг представилось ему таким странным, даже диким, что горло у него сжало спазмами. Он был женат семнадцать лет, но сейчас ему показалось, что эта странность заняла не какие-то отдельные годы, а всю его жизнь, и он не мог понять, как такое могло с ним случиться, чтобы целая огромная жизнь, подаренная ему неизвестным даром, была им растрачена так бессмысленно, так жалко.
