– Так почему вы спросили про экстравагантность? – напомнил Дежнев.
– Да!.. У меня, знаете, сознание какое-то… разрозненное стало после родов, – извиняющимся тоном сказала Рената. – От гормональной бури в организме, видимо.
– Вы начинаете правильно мыслить, – одобрил он. – Про гормональную бурю в организме. По крайней мере, не утверждаете, что великая буря чувств происходит у вас в сердце.
– Ну вот, этот мой давний жених, то есть отец моей дочери, он и сказал, что я экстравагантная. И имя мое, и вообще…
– Имя как имя. А что – вообще?
– Образ жизни. Но это же совершенно не так! Просто он дважды застал меня в такие моменты, когда я жила совсем иначе, чем всегда. А так – ведь моя жизнь вся была до одури обыкновенная.
– Работа – дом – работа?
– Да. Дочка рано вышла замуж, у нее стала своя жизнь, совсем отдельная. А моя пошла настолько по-заведенному, что экстравагантность – последняя характеристика, которую ей можно дать.
– Винсент проснулся, – сказал Дежнев. – Как вы его, кстати, уменьшительно называете?
– Я не знаю, – грустно сказала Рената. – Мне как-то ничего в голову не приходит.
– А что вы так расстраиваетесь? – удивился Дежнев. – Не вижу причин. Называйте хоть Венькой, например. Смотрите-ка, не ревет, – заметил он. – Я-то помню, какой у него голосище. Как у Шаляпина.
Винсент в самом деле проснулся и в самом деле не плакал, а рассматривал наклонившегося над коляской Алексея Андреевича светящимися карими глазами. Наверное, он остался доволен увиденным, потому что улыбнулся Дежневу своей серьезной улыбкой.
– Он вообще спокойный, – сказала Рената. – Серьезный, очень доброжелательный ребенок.
– Да, это я заметил. – Дежнев закашлялся. Голос его от этого прозвучал как-то глухо. – Улыбается… – Он взглянул на Ренату. – А вас что-то тревожит. Что?
Он спросил так, словно она обязана была ответить. Как ученица на уроке, честное слово! Даже смешно.
Но самое смешное состояло в том, что Рената и в самом деле послушно ему ответила.
– Я растерялась, – сказала она. – Я как-то… не понимаю, что со мной происходит. С нами происходит. – Она кивнула на ребенка. – Как мне с ним быть, не понимаю.
Он слушал ее сбивчивую речь и смотрел на нее, как… Она не понимала, как он на нее смотрит.
– Вы устали, – сказал он наконец. – Опять вы ищете каких-то дурацких возвышенных причин! А на самом деле вы просто устали. Вам надо отдохнуть, и вы сразу поймете, что навыдумывали себе черт знает что. Возьмите няню, вот и все. Хотя бы на пару часов в день. Деньги я могу вам одолжить.
– Деньги у меня есть, – задумчиво проговорила Рената. – Но про няню я как-то не думала. И не замечаю я, что устала.
– Конечно, не замечаете. Потому что усталость сидит в вас слишком глубоко. Неужели вы не знали, что так бывает? Это с любым человеком может произойти, необязательно после родов, и ничего в этом нет особенного. А вас, значит, считают экстравагантной? – усмехнулся он.
Рената достала из кармана коляски бутылочку с чаем и стала поить ребенка.
– Выходит, что так, – не глядя на Дежнева, кивнула она. – Я об этом как-то не задумывалась, но вот если задуматься, то в посторонних глазах я в самом деле должна сейчас выглядеть странной.
– В нашем возрасте глупо придавать значение посторонним глазам.
– А вы? Вы разве не считаете меня экстравагантной?
– Не считаю.
– Почему?
– Видимо, потому что я не знал вас на протяжении тех лет, которые вы называете до одури обыкновенными.
Напившись чаю, Винсент принялся разглядывать листья у себя над головой. Рената повернулась к Дежневу. Он смотрел на нее тем внимательным взглядом, который она так запомнила. И который вспоминала все это время.
«Как же я не понимала, что все время его вспоминаю?» – недоуменно подумала она.
– Вы думаете, я переменилась? – спросила Рената.
«Зачем я его об этом спрашиваю? – мелькнуло у нее в голове. – Кто сказал, что он вообще должен об этом думать?»
– Почему бы и нет? – пожал плечами Дежнев. Голос его прозвучал так невозмутимо, словно он вот именно думал об этом постоянно и потому нисколько не затруднился с ответом. – Наивно считать, что все перемены происходят в молодости. С возрастом их, может, случается не так много, но они куда более разительны. До неузнаваемости, – задумчиво добавил он.
Что означали его слова, вот эти, про неузнаваемость, Рената не поняла. Ей показалось, что он относит их не к ней, а к себе самому.
Винсенту надоело разглядывать листья. Он сморщил нос, собираясь заплакать. Рената сунула ему в рот пустышку и покачала коляску.
– А как вы меня нашли? – вдруг сообразила она.
– Позвонил Виталику Мостовому, узнал ваш адрес. Позвонил в вашу дверь и понял, что вас нет дома. Ну а догадаться, что в жаркий летний день вы гуляете с ребенком в ближайшем парке, не составляет большого труда. Никакой сердечной интуиции для этого не надо. Достаточно обычной логики.
Эти слова – про отсутствие сердечной интуиции – почему-то ее задели. И тон, которым они были произнесены, тоже. Хотя это был его обычный холодноватый тон.
– Может, мне его на руки взять? – вдруг спросил Дежнев. – По-моему, он собирается зареветь.
Ей казалось, что он не смотрит в сторону ребенка. Но, оказывается, и смотрел, и замечал, что тот собирается делать.
– Пожалуйста, – пожала плечами Рената. – Возьмите, если хотите. Он в подгузнике.
Алексей Андреевич взял Винсента на руки ровно в ту минуту, когда он выплюнул соску и открыл рот для решительного крика. Оказавшись у Дежнева на руках, кричать он, правда, передумал.
– Странно, что он плачет. Есть ему еще вроде бы рано, – сказала Рената.
– Скучно ему стало лежать, вот и решил заплакать.
На губах Алексея Андреевича мелькнула улыбка – неуловимая, не меняющая его лица.
– Но он никогда раньше не скучал, – упрямо возразила Рената.
– Раньше не скучал, а теперь стал скучать. Если уж наши с вами жизненные потребности меняются, то его тем более.
Дежнев держал ребенка не так, как обычно держат мужчины – никакой опаски или хотя бы неловкости в его движениях не было. Рената вспомнила, что и тогда, во время ее родов, он не выказывал страха. Только руки у него немного дрожали, когда ребенок выпал ему на ладони.
От этого воспоминания, такого неловкого и так некстати пришедшего, она покраснела и рассердилась.
– У вас есть дети? – спросила Рената.
– Есть. Дочь.
– Большая?
– Взрослая.
Это и без вопросов было понятно, что у него есть семья. Он не производил впечатления мужчины, который на пятом десятке живет в одиночестве. Вот в нем-то точно не было ничего такого… Экстравагантного!
