В том, что это именно так, Рената убедилась, когда вошла в комнату: все здесь застыло в том трагическом беспорядке, который царил во время ее отъезда. Судя по этому беспорядку, она пыталась тогда собираться в дорогу, но вещи валились у нее из рук, потому она и уехала без вещей.
Рената подняла с пола свою юбку – синяя, с каким-то туманным оттенком, она очень нравилась Винсенту, – и зачем-то положила в выдвинутый ящик комода. Это был настоящий комод из карельской березы; Винсент купил его на Тишинке, на блошином рынке, который, впрочем, если судить по ценам, правильнее было бы назвать антикварным. Его привлек не только старинный вид этого комода, но и его вместительность – в его многочисленных ящиках хранилось у Винсента буквально все, от документов до зимней шапки, притом хранилось в не свойственном западному человеку беспорядке. Впрочем, он ведь был не только западным, но и творческим человеком, а им это, наверное, всем присуще.
Рената улыбнулась. Ее уже не удивляло, что она думает о Винсенте не с болью, а с такой вот спокойной ясностью. Ребенок, который ожидал своей жизни у нее внутри, не позволял ей думать иначе ни о чем и ни о ком.
В комоде был выдвинут не один, а все ящики, и из каждого выглядывали или даже свисали какие-нибудь ее вещи. Ей трудно было представить, чтобы она, со своей всем известной склонностью к порядку, могла устроить такой разор. Хотя в том ужасе и смятении, в котором она покидала этот дом, иначе и быть не могло, наверное.
Заняться уборкой Рената решила позже, а пока просто задвинула все ящики подряд. В верхнем из них стояла большая жестяная коробка из-под английского рождественского печенья – Винсент держал в ней документы и всякие бумаги. Задвигая этот ящик, Рената вдруг заметила, что прямо поверх коробки лежит большой конверт. Он белел в ящике так как-то пронзительно, что она невольно взяла его в руки.
И, только взяв, увидела, что на конверте написано ее имя.
Это было странно и тревожно. Когда Рената вскрывала конверт, руки у нее дрожали.
Почерка Винсента она не знала, ведь они никогда не писали друг другу писем. Но никто, кроме него, не мог написать слова, которыми испещрен был вложенный в конверт плотный белый лист…
«Моя дорогая, – писал Винсент, – я всегда стеснялся разговаривать с тобой об устройстве нашей жизни. Я хотел, чтобы ты стала моей женой, и я хотел тебе это предложить. Но вдруг ты сказала бы, что моя жизнь для тебя не слишком серьезная?»
Рената почувствовала, что глаза ей застилают слезы. Господи, о чем он думал! Разве было для нее что-нибудь серьезнее его жизни?
«В тебе есть такая гармония, такое совершенство – как в искусстве, – читала она дальше. – Не в каких-нибудь его произведениях, а во всем искусстве, ты понимаешь? И я боялся, что я не совпадаю с твоей гармонией. Возможно, это все-таки непонятно. И я не стал бы писать тебе такие непонятные вещи, если бы не мое здоровье, которое не становится лучше, к сожалению. Я надеюсь, что операция все-таки обойдется хорошо, но пока мне не хочется про нее думать, а хочется поставить спектакль. Но все-таки я понимаю, что должен быть готов не только к радостным событиям. Если бы не это, я попросил бы тебя выйти за меня замуж. Но предлагать тебе это раньше моей операции было бы от меня нехорошо. Потому что неизвестно, чем она закончится. Но все-таки я хотел бы привести свои дела в порядок так, как будто ты уже моя жена. Конечно, ты не отвечала мне согласием. Но не сердись на меня за мою самонадеянность. Я написал документ на эту квартиру, чтобы она была твоя. Это помогает мне думать, что ты уже согласилась быть моей женой. И поэтому мне хочется что-нибудь тебе оставить. Что-нибудь из моего имущества. Не смейся над этим. У русских другое отношение к этому, я знаю. Но ведь я все-таки западный человек. И еще я всегда беспокоился, что ты думаешь обо мне как о ребенке, а мне бы не хотелось, чтобы это было так».
Рената улыбнулась сквозь слезы, несмотря даже на ошеломление, которое вызвало у нее Винсентово решение. Какие у него, оказывается, в самом деле детские были опасения! Могла ли она думать о нем как о ребенке?
«Но, возможно, я беспокоюсь напрасно. Ведь мне самому кажется, что ты намного младше меня, и я сам чувствую такое желание тебя защитить, как будто ты совсем юная девушка. И я не ошибаюсь – в тебе действительно есть очень юное, и это в тебе самое главное. Поверь мне, иногда я бываю очень проницателен по отношению к людям. Наверное, потому что я все-таки не очень плохой режиссер.
Но я слишком многословен. Извини меня за это. Это совсем не надо. Я люблю тебя – надо только эти слова.
Я пошлю этот конверт моей матери в Амстердам. Я не хотел бы, чтобы ты нашла его, если со мной все будет в порядке. Если со мной что-нибудь случится, то моя мать, конечно, приедет в Москву. И тогда она привезет этот конверт для тебя».
Рената стояла в оцепенении. Ей казалось, что она слышит голос Винсента.
«Но как же так?.. – растерянно подумала она. – И когда же его мать сюда это письмо положила?»
В сущности, это не имело значения. Может быть, в те дни, когда приезжала, чтобы увезти тело своего сына домой; Рената не помнила, как сама она провела те дни. А может, мать Винсента приезжала из Амстердама еще раз, уже в то время, когда Рената была в Петербурге.
Все это было неважно. Рената не сознавала сейчас даже смысл Винсентова письма и тем более смысл бумаги с водяными знаками, которая лежала в конверте вместе с письмом. Она как наяву слышала только его голос – эти нежные, чуть смущенные интонации.
Осознать же смысл произошедшего ей еще только предстояло.
Глава 8
Рената проснулась рано, и это было совершенно ни к чему. Поезд уходил только к вечеру – она собиралась взять билет на скоростной экспресс.
Так что незачем ей было рано просыпаться. Все равно предстояло как-то протянуть время до отъезда.
Рената боялась, что ночь в этой квартире окажется для нее тяжелой. Все-таки здесь даже стены были пронизаны воспоминаниями, которые теперь должны были бы восприниматься ею как мучительные.
Но ничего подобного она не чувствовала. Даже наоборот, всю ночь ей снилось что-то легкое и ласковое. Как слова Винсента в письме – ведь они тоже не доставили ей боли.
Рената снова зажмурилась, потянулась и попыталась вспомнить, что же было там, во сне. Вспомнить этого она не смогла, но не расстроилась, а только улыбнулась: потом вспомнится.
Раз уж предстояло как-то проводить время, лучше всего было выйти на улицу. День выдался солнечный, и ей явно полезна была сейчас такая прогулка. То есть не ей, конечно, а ребенку.
Ехать в центр города не хотелось, и она пошла в Братцевский парк, который находился рядом с домом. И это тоже было ново для нее – то, что она не боится идти туда одна, хотя они с Винсентом часто гуляли в этом парке, и его дорожки, его деревья были поэтому так же пронизаны воспоминаниями, как пронизаны ими были стены в их недолгом общем доме.
