К утру воскресенья все сделано, и мы с Чужаком прыгаем в поезд до Лондона. Приехав в тот дом в Хакни, мы отдаем пахану лавэ и мобилу, и он говорит, вах, ты все четко сделал. Я также слышал, как ты вернул ключи от тачки, ты знаешь свое дело. Он дает мне мою долю и говорит, ну, что, готов выйти в понедельник, а? Я говорю, не, ганста, надо писать работу для универа, я и так уже затянул из-за этой хрени. Скитзо такой, чего? Ты хочешь сказать, у тебя есть планы получше, чем делать по три сотни в день? Он смотрит на меня и облизывает свой золотой зуб, а я говорю, слушай, у меня есть дела поважнее этой хрени. Нужно диссертацию писать на десять, нахуй, тысяч слов, и эта хрень у меня на первом месте. Пахан смеется и говорит, не, он реальный чувак, уважуха, ганста, и стучит мне в кулак, а Скитзо хмуро смотрит в пол. Затем пахан говорит, как захочешь поработать с чуваком, в любое время, просто звякни мне. Уже пять вечера, и я иду в Вестфилд и успеваю купить до закрытия пару фирменных кожаных «Прада».
Утро понедельника. У меня осталось ровно пять дней до сдачи диссертации. Я сижу за обеденным столом в Плэйстоу и вымучиваю из себя слова. Я все пишу от руки и только потом перепечатываю. Кругом валяются листы, словно опавшая листва, покрытая чернильными следами улиток. Одолев очередные две тысячи слов, я награждаю себя косяком. Иногда я теряю нить рассуждений. Иногда приходится не давать себе слишком распыляться. Я решаю ссылаться еще на одну книгу: «Убийство как одно из изящных искусств». Это к месту. Если подумать обо всех гангстерских фильмах – Тарантино, Скорсезе и т. п., – людям нравится, когда их развлекают убийствами. Тут нужно правильное сочетание хладнокровия и жажды мести у героя – и не забыть про освещение. Спецэффекты. Правильная игра теней. Можешь смотреть это, сидя на диване или в кинотеатре, жуя попкорн. Но когда ты видишь реальные новости, ну нахуй, когда видишь это в реальной жизни, у тебя трясутся поджилки, и ты закрываешь лицо, словно пытаясь стереть то, что увидел сейчас своими глазами. А затем ты захочешь увидеть это снова, зачарованный уродливой красотой реальности.
Мысли закручиваются спиралями, птушта я дую шмаль, пью энергетики и толком не сплю, все пишу и пишу. И вот, мне уже осталось добрать всего две тысячи слов, и я почти на финишной прямой, нужно только написать заключение. В итоге я умудряюсь сдать готовую и напечатанную диссертацию в последний момент. Я чувствую, что она меня опустошила на слова и идеи, оставив одно дыхание и движение. Мне нужно выспаться. Ебать, нужно выбросить все заметки.
Пока я этим занимаюсь, на волю выходит Рекс.
Я иду к нему, в Финсбери-парк, поскольку он на УДО, и тюремная служба поместила его в общагу для бывших зэков, набитую братвой только что из тюрячки. Я вижу, как он идет по дороге мне навстречу, и что-то во мне взлетает до небес, и я начинаю лыбиться. Я подхожу и стучу ему в кулак, и он говорит, давай, братан, обнимемся, как сам? Мы обнимаемся на улице, пока солнце полирует небо, и я смотрю наверх, и мир на секунду кажется новым. Я чувствую бугры мышц у него под толстовкой и говорю, вах, братан, ты окреп, а он такой, поверь, Снупз, чувак теперь мощен, я могу качать тебя, как штангу. Я смеюсь и говорю, как знаешь, чувак, и он меня подхватывает, как нефиг делать, прямо среди улицы, пока мимо едут тачки, берет все мои шесть футов поперек и давай качать, как угорелый. Я начинаю хохотать, а он говорит, я же говорил, братан, они не готовы для Рекса, я вернулся. И тогда я жалею, что сделал столько движей с Готти, а не с Рексом, и накатывает печаль, так что я говорю, идем, выкурим косяк, братан.
Тюремная общага – это полный срач. Полно торчков. Мы спускаемся в его комнату, и я чую запах труда и баджа, и пота. Рекс говорит, богом клянусь, Снупз, не могу дождаться, как свалю отсюда, чтобы не отмечаться при входе, а просто открывать свою дверь ключом, когда захочу. Мы закуриваем косяки, но он отрубается и засыпает после, типа, пяти затяжек, птушта привык к тощим тюремным косячкам, не то что эти жирные сардельки с отборной дурью, какие я всегда забиваю. Я накрываю его покрывалом и ухожу из общаги.
Первое, что он делает, выйдя на волю, это идет на движ с одним чумовым типом из Тоттенема по имени Демон, с которым мотал срок в Рочестере. Они берут и грабят один притон у станции «Мэнор-хаус», и Рекс потом приходит и дает мне наручные часы с пауком из белого золота в черных брюликах на циферблате, а по краю крохотные белые брюлики, и я такой, братан, ты не можешь дарить мне такое, ты же только вышел, оставь себе, или толкани, или я не знаю. Рекс говорит, не, Снупз, это тебе, ты никогда не забывал чувака, пока я сидел, ты мой братан до гроба. Он рассказывает мне, как в притоне было три чувака. Как они с Демоном высадили дверь и вбежали туда в клавах и при стволах. Как один хрен сразу утек через окошко ванной, пока они не схватили его. Как они уложили двух оставшихся лицом вниз и забрали их мобилы и часы, и хавку, и все лавэ, какие нашли. А перед тем, как уйти, Демон повернулся, взвел ствол и медленно приставил к голове одного типа на полу, и Рекс схватил его за руку и сказал, да что с тобой, брат, не терпится грохнуть кого-то, мы ж только отсидели. Я говорю, братан, ты бы мне набрал, я бы пошел с тобой, а Рекс говорит, я набрал, но ты сказал, что работаешь над диссертацией, и я подумал, не стоит тебе говорить, раз ты занят.
А затем я защищаю диплом. После всей этой жести. Бакалавр английской литературы. Прикинь? Чуть не добрал до «отлично» за диссертацию. На церемонию вручения дипломов приходит Рекс. На шее у него свежая наколка, ВОРОН: Вор, Он Рожден Одной Ненавистью. Он стоит рядом с моими родителями и болтает с ними и Дэнни, а потом мы все фотографируемся – я в мантии и академической шапочке. Все улыбаются, скалят зубы.
После рождества
Через год после получения диплома я начинаю толкать дурь. Как и Капо. Как еще я заплачу за лицензию пилота? – говорит он.
На другой день после Рождества мама с Дэнни играют в шахматы в гостиной, греясь у камина, который отец вырубил из стены. Он сообразил, где проходит дымоход – идея была не его, это мама всегда хотела камин, – и за неделю разломал стену кувалдой и открыл старый камин. Мама часто приносит со свалки деревяшки, старые стулья и доски для топки.
Капо подключил меня к наркобизнесу, и я наладил сбыт шмали крупными объемами. Но только когда Рекс свел меня с Клином, у меня реально поперло. Я говорю Рексу, я тебе выделю часть, само собой, сколько хочешь за это? А он мне, не тупи, Снупз, я ничего не хочу, просто хочу, чтобы ты поднялся – ты мне брат. У Клина притон в Хаунслоу и целый дом под замком – небольшое здание, всего около шести квартир, – и он так рассчитал, что все жильцы работают на него в той или иной форме. Каждые две недели я скидываю Клину коробку шмали. Всякий раз, как я с ним вижусь, я могу сказать, фасовал ли он шмаль, птушта у него сенная лихорадка, и пыль от шмали вызывает у него чох и опухание глаз. Он расфасовывает коробку по пакетикам и в таком виде сбывает. Вся коробка – килограмм в пакетиках по 1,8 грамма, по двадцатке за пакетик, – расходится меньше чем за две недели. Это весьма, блядь, впечатляет, брат, говорю я ему, а Клин мне, как иначе, братец, чувак крутится день и ночь, я не сплю.
