Я пишу Тайне: хочиш оттянуца?
Она мне: буду вечирам чисов фшесть или типатаво сына мама взила наночь так шо мож остаца.
Я ей: а падрушка найдеца для маиво кориша?
Она: магу пазвать а он ваще какой?
И я ей описываю Готти и уточняю, что он крутой, и она пишет, пацталом пазаву сваю девачку на вечир x.
Я говорю, йо, Готти, я еду на ночь к одной крошке, в Харлсден, она говорит, у нее для тебя подружка, ты со мной? И он говорит, само собой, братан, я в деле. Мы говорим Мэйзи, покеда, и сваливаем.
Мы заходим в угловой магаз, где висят постеры с убийствами, и Готти покупает коньяк «Реми-Мартин», свое любимое бухло. Мы заскакиваем в метро на Куинс-парк и едем до Харлсдена. Вообще Тайна живет прямо напротив Шалых Игл, где нам с Готти сделали наколки «СЭР ВОР». Тайна открывает дверь и обнимает меня – она встает на цыпочки, а я наклоняюсь, до того она мелкая, – и говорит Готти, здорово, а тот ей, все путем, а? Я говорю, это Готти, и мы заходим в гостиную. На диване сидит подруженция Тайны и курит косяк. Темнокожая, фигуристая, волосы распущены, одета прилично, но без особых ухищрений. Тайна в мешковатых трениках и жилетке, но ей для меня не нужно прихорашиваться. Готти знакомится с подружкой Тайны, и мы устраиваемся на двух диванах и болтаем. Тайна льнет ко мне. Готти открывает бутылку «Реми-Мартина», потом раз, и мы уже бухаем и шмалим, несем пургу, слушаем музон и ловим кайф.
За окнами темно. Мы кайфуем вместе пару часов, потом Тайна идет на кухню, типа, что-то принести, и я иду за ней. Она не включает свет, и только синий отсвет улицы лежит пятнами на полу, стене, холодильнике, ее лице, с глазами нежными и блестящими, как конопляное масло. Я ее целую, чуя траву и коньяк, и еще что-то, чему нет названия, в чем самый вкус поцелуя. Она постанывает и тяжело дышит, а мои руки у нее под трениками, тискают ей попку, а она запускает руку мне в штаны и хватает за член и, богом клянусь, чует рукой пульс, и тогда я ее разворачиваю, нагибаю над столом, стаскиваю треники и вставляю ей, протискиваясь в ее теплую тугую влагу, и она говорит, бляааа, такой большой. Ты всаживаешь слишком глубоко, и я такой, слишком глубоко? Она говорит, ну да, даже страшно, я его чую в животе, и смеется, а я вынимаю его, и она поворачивается ко мне, улыбаясь в темноте. Нежно целует меня, мы лижемся, и она сажает меня на стул. Стаскивает с меня штаны с трусами, поворачивается задом и опускается мне на колени, а щелка у нее сочится влагой, и я думаю, что вода – это богиня, а железо (а еще пушки, ножи и стоячие члены) – это бог. И она раскачивается спиной ко мне, а я, как всегда, заворожен красотой ее попки, двумя идеальными полукружьями, созданными вселенной, и говорю, хочу кусать тебя. И она разрешает. Потом мы выползаем в прихожую, стараясь не помешать Готти с ее подругой, заходим в спальню Тайны и продолжаем начатое, и я в итоге заливаю фонтаном ей спину и засыпаю.
Просыпаюсь я дико рано. Нет еще и восьми. Тишина. Тайна спит. Я встаю с постели. Оглядываю комнату и вижу куски моей жизни, раскиданные повсюду в беспорядке. На полу моя черная толстовка «Найк». Пустой пакетик от травы с зеленой пылью. Черные с белым кроссовки «Найк эйр-макс 90». На прикроватной тумбочке перо со сломанной зеленой рукояткой. Пустая банка от «Черного винограда». Мои зубы с брюликами. Выбритая щелка Тайны словно морская галька.
Я одеваюсь и заглядываю в гостиную, медленно открыв дверь, чтобы не помешать Готти с его цыпой. Готти лежит на одном диване, а она – на другом. Оба они выглядят почти так же, как и прошлым вечером, не считая помятого вида. Готти открывает глаза и говорит, здоров, брат. Здоров, братан, все путем? Он садится и говорит, который час? У меня села батарея. Я говорю, спрошу, может, у Тайны есть зарядка, потом смотрю на спящую деваху и говорю, вставил ей? Не, какое там, говорит Готти, а потом, дури не осталось? Неа, все вчера скурили. Готти тянется к сумке девахи на полу, роется в ней, достает пакетик травы – там еще нормально так – и берет шишку. Я говорю, братан. Он говорит, она и не заметит, и смеется. Я тоже смеюсь и говорю, ну, ты негодяй, братан. Он садится на диван и забивает косяк. Мы молча курим, пока по небу разливается утро. Потом Готти говорит, ебать, подходит к ее сумке и берет еще шишку, так что там теперь только пыльные листики и несколько крошек – даже на косяк не хватит. Он бросает пакет на пол, рядом с ее сумкой, и садится на диван, а я говорю, ты беспредельщик, брат.
Потом раз, просыпается эта деваха и говорит, привет. Готти сидит и курит здоровый косяк, глядя в потолок. Цыпа опускает глаза на свою сумку, видит рядом пакетик, берет двумя пальцами, заглядывает и говорит, ты чо, блядь, прикалываешься? Ты скурил мой запас, говорит она Готти, повышая голос. Готти всасывает воздух и говорит, взял одну шишечку. Одну шишечку? Ошалел, что ли? У меня еще нормально дури оставалось, не надо из меня дуру делать, а Готти ей, уймись и не ори, чувак. Она говорит, поверить не могу, и очень шумно всасывает воздух. Потом встает и выходит из комнаты, и я слышу, что она идет в спальню Тайны и там выпускает пар. Готти знай себе курит, и нам слышно, как цыпа говорит, что за уебок этот брателла, всю мою дурь скурил, пока я спала. Готти докуривает косяк, сует пяточку в пустую бутылку от «Реми-Мартина» – шипит пепел, падая в остатки коньяка, – говорит, ебать, и лезет в сумку девахи. Достает ее бумажник, вынимает все бумажки – две десятки и двадцатку – и сует себе в карман. Ноги в руки, говорит он, а я задыхаюсь от смеха, не, ты ебанат, братан, и его тоже на смех пробивает. В комнату входят Тайна с подругой. Тайна говорит, извини, Снупз, но… А Готти говорит, спокуха, мы уходим. Я говорю Тайне, типа, наберу тебе потом, а ее подруга говорит, ты, блядь, прикалываешься. Мы выходим на улицу, нас заливает солнце, и мы ржем, как кони. Но все же некрасиво вышло, эта цыпа была хоть куда. Я бы ей точно вставил.
Государь
Ничто так не возвышает государя, как великие подвиги и поразительные проявления личных качеств.
Никколо Макиавелли, «Государь»
Сейчас расскажу о моем брате, Рексе. Рекс был в будке Уильям-Хилла, на Уиллесденском большаке. За час до закрытия бритоголовые пытались сорвать в рулетке последний куш этого вечера, теряли деньги и пинали автоматы. Два кассира за стойкой занимались выплатами, проверкой билетов, чем-то еще. Рекс зашел в туалет, там под раковиной был шкафчик, он туда втиснулся и закрыл дверцу. Через час он услышал, как кассиры говорят всем, что они закрываются, и игроки зашаркали на выход, кто-то открыл дверь в туалет, выключил свет, а затем закрыли изнутри дверь будки, и кассиры собрались идти по домам. Рекс вылез из шкафчика под раковиной с пушкой 9 мм, в перчатках и клаве, и выскочил из туалета. Два кассира даже не поняли, что случилось. Они были за стойкой, надевали пиджаки поверх рубашек с логотипом Уильям-Хилла, когда ворвался Рекс, схватил одного из них и огрел пушкой по башке. Другому он сказал открывать сейф, а брателла говорит, они не знают код. Рекс еще раз врезал пушкой по башке первому кассиру, и тот рухнул на пол, еле ворочаясь. Тогда Рекс взвел ствол, схватил второго, который сказал, что не знает кода, приставил ствол ему к подбородку и сказал открыть сейф. Там было восемь штук. Восемь тысяч фунтов. Ключ от входной двери оставался в замке. Прежде чем уйти, Рекс огрел пушкой того брателлу, который все же вспомнил код – я ему рожу расквасил, братан, сказал он мне, – и вышел за дверь, сунул ствол за пояс, накинул на плечо рюкзак с деньгами и вышел в ночь. Водила резвого коня успел сдрейфить и слиться, так что Рексу пришлось бежать по Уиллесденскому большаку в клаве, с холодным стволом, трущимся о член, а на плече болталась сумка, полная лавэшек. Позже, когда он услышал о моем движе на тридцать косых, он сказал мне, это должны были быть мы с тобой, братан, а я сказал, в Уильям-Хилле должны были быть мы, и он сказал, само собой.
