Думаю, мы теперь будем зависать где-то еще. Хорошо, что я отнес ствол обратно, к маме, говорю я и закуриваю косяк.
Обряд посвящения
Перед самым рассветом – жизнь ничком,
несбывшиеся грезы, и некуда их деть,
река жизни, безразличная в своем
безысходном русле.
Эме Сезер, «Возвращение на родину предков»
Должно быть, я маловато выкурил травы прошлой ночью.
Эти брателлы в черных дутиках, лица сплошь под черными шерстяными масками, пытаются почикать меня тесаками на верхнем этаже двухэтажного автобуса, а я не могу ответить ни одним ударом. Словно руки у меня парализованы, и я всеми силами пытаюсь прорвать воздушный барьер. Но все, что мне удается, это медленно – мееедленно – ударить кулаком по голове этого брателлу, который режет меня, и мне реально больно, когда входит лезвие, а затем я просыпаюсь под вибрацию мобилы и вижу номер матери.
Привет, мама.
Габриэл?
Да.
Габриэл, к нам утром приходили следователи из отдела грабежей, искали тебя.
Чо, серьезно? И чего хотели?
Тебя искали, хотели с тобой поговорить.
О чем?
Не знаю, они не сказали. Но они говорят, ты в розыске, ордер выписан на твой арест.
Ты им сказала, где я?
Я даже не знаю, где ты. Где ты?
Я вообще без понятия, о чем они хотят со мной базарить.
Я не знаю, но они уже третий раз за месяц приходят и спрашивают тебя. Так не годится, чтобы полиция приходила к нам в дом в шесть утра и искала тебя, заглядывала в твою старую комнату, когда мы даже не знаем, где ты есть. Тебе надо явиться в отделение Ноттинг-Хилл Гейт. Так они сказали.
Я в Восточном Лондоне, в гостях у друзей по универу.
Пожалуйста, явись к ним.
Хорошо. Я просто собираюсь на лекцию в девять и на семинар потом, а после явлюсь.
Пожалуйста, явись.
Хорошо, обещаю, мама.
Постарайся.
Пока, мама.
Пока, Габриэл, говорит она, и я кладу трубку.
Я сижу как на иголках на диване у Капо, в Майл-энде. Я ночую здесь почти все дни после того, как Тимми приставил ствол к голове Готти в квартале Д. Готти спит на другом диване. Перед тем как уйти на лекцию, я его бужу и говорю, что мне нужно явиться на допрос в Ноттинг-Хиллское отделение полиции.
После семинара я запрыгнул с Готти на Центральную линию на Майл-энде, в сторону запада, но до Ноттинг-Хилл Гейт я так и не доехал. Сейчас расскажу…
Поезд останавливается на Ливерпуль-стрит. Вагон забит людьми, безразличными друг к другу. В метро ты соприкасаешься с незнакомцами, которым нет до тебя дела. Все словно общий фон чужих снов. Я в конце вагона, рядом с Готти, и кругом полным-полно людей.
Открываются двери. Вагон битком набит, но этот чувак в костюме втискивается в толпу, задевая меня рюкзаком по лицу.
Я ему, мог бы, блядь, извиниться.
Он оборачивается, смотрит на меня и говорит, чего?
Ты, блядь, тупой? Мама нихуя манерам не учила?
Он хмурится, придвигается ко мне, лицом к лицу, и говорит, не надо так со мной, пацан.
Я фигачу его башкой. Без толку. Фигачу снова. Все вокруг замерли. Мухи в янтаре. Его левая бровь опухает. Он хватает меня за горло и пытается вытащить из вагона. Я бью его в лицо. Меня штырит, и я словно вижу со стороны, как фигачу его по куполу – буф-буф-буф, – и он оседает, а в отдалении я слышу голоса, типа, ой-ой, тихо-тихо, и его рука отпускает мое горло, и он выходит, шатаясь, на платформу. Пытается схватить меня за пояс, а я ему навешиваю по башке, и он ударяется о вагон и проваливается ногой между поездом и платформой, и пытается выбраться, а я бью его коленом по лицу и вижу, как на нас зырят из всех вагонов.
Чувак выбирается из зазора и кричит, тяните стоп-кран, и кто-то ему отвечает, уже потянули. Затем он прет на меня, и я говорю, ты охуел? Снова бью его в лицо, но тут кто-то прыгает мне на спину, и я сгибаюсь под весом – чуть не падаю, – и чувак в костюме пятится, а я слышу, как за спиной у меня кричит Готти, отъебись от него, и кого-то бьют в голову, и вес с меня сваливается, и я вижу, что Готти вылез из вагона и дал пизды какому-то брателле, пытавшемуся сделать мне захват. Брателла пятится от Готти и убегает по платформе. Готти залазит обратно в забитый вагон, и тут я вижу, как в нашу сторону спешат служащие лондонской подземки в оранжевых блескучих жилетах и синих касках. Чувак в костюме тычет на меня – он напал на меня, он напал на меня. Служащий лондонской подземки вклинивается между нами и говорит мне, спокойно, парень, спокойно, а я кричу чуваку в костюме, ты фуфло паршивое, иди маму пососи, говна фонтан, мудила ебаный – спокойно, парень, спокойно, – он напал на меня, он напал на меня. А затем я вижу полисменов, спешащих к нам по платформе, в белых рубашках и черных бронежилетах.
Никто меня не слушает. Меня окружают феды, а чувак в костюме говорит, он ударил меня головой, он ударил меня кулаком, он напал на меня, и двое федов хватают меня за руки, заводят за спину и защелкивают браслеты, зачитывая мне свою бодягу, которую я слышал столько раз: вы арестованы по подозрению в причинении телесных повреждений, вам ничего не нужно говорить, но это может повредить вам в суде – всю эту хрень, – все, что вы скажете, может быть использовано в качестве свидетельства, вы это понимаете? Я отвожу взгляд и говорю, охуеть, и фед говорит, подозреваемый ничего не сказал, а другой что-то записывает у себя в блокноте.
Меня ведут по платформе, а чувак, которого я уделал, указывает на Готти и говорит, он был с ним, он был с ним, и мы с Готти в один голос, я его, блядь, вообще не знаю, и быстро переглядываемся, понимая, что сейчас нельзя смеяться, и феды уводят меня дальше по платформе, вверх по эскалатору, на меня уставились люди, словно я внезапно впустил их в свою жизнь. Феды выводят меня на улицу и ведут через дорогу в отделение полиции Бишопс-гейт.
И начинается. Я уже столько раз проходил через это, что давно привык: телодвижения, рукоприкладство, перемещения. Первым делом оформление. С меня снимают браслеты перед сержантом, сидящим за столом, – кожа серая, смотрит на тебя так, словно ты пустая клеточка в бланке, который ему нужно заполнить. Карманы наизнанку. Голубые резиновые перчатки щуп-щуп, хват-хват с головы до ног. Туфли снять, все вытрясти. Забирают все личные вещи, описывают и кладут в ящик. Черная кепка с ушами с серой начесной изнанкой и нашивкой с черепом вуду спереди. Ключи, телефон, ручка, список книг, которые мне нужно достать для универа, – «Распад» Чинуа Ачебе, «Сердце тьмы» Джозефа Конрада и другие. Бумажки с записями – стихи, идеи, планы, моменты, которые я не хочу забыть; разве не из этого все мы состоим? Забирают куртку «Авирекс». Мне не нравится, как ее сложили. Шнурки забирают, чтобы я не повесился в камере. Имя, адрес, дата рождения – все печатают на компьютере – щелк. Суицидальные мысли отсутствуют – щелк. Здесь сказано, вы злостный правонарушитель, вы ведь не будете хулиганить у нас, говорит сержант полиции, уставившись в экран компьютера, – не вопрос. Ведут в другое помещение, где другой фед хватает твои руки, как отдельный от тебя предмет, и прокатывает палец за пальцем по сканеру: снимает отпечатки пальцев, ладоней, ребер ладоней. Сажают на стул для фото. Смотри туда – вспышка. Повернись вбок и смотри перед собой – вспышка. Готово. Обратно по коридору с белым пластиковым светом, который, кажется, будет гореть и после того, как здесь умрет все живое. Химический запах. Ведут в камеру номер такой-то. Громко хлопает толстая стальная дверь, отрезая последнюю связь со временем. Никто не скажет, когда тебя поведут на допрос или сколько будут держать. Эхо чьих-то ударов в дверь камеры дальше по коридору, эхо чьих-то криков, воплей, проклятий федам и Богу. Эхо тишины.
