— У вас красиво, — сказала она. — Звезды огромные.
— Алик тоже на звезды любил смотреть.
— Почему «любил»? Он и теперь любит.
— Теперь он с тобой уедет.
— Ты тоже уедешь.
— С тобой, что ли? — хмыкнул он.
— С нами.
— Ага! С вами! Кому другому расскажи. Ты меня на порог не пустишь. На что я тебе? Захочешь, так своих нарожаешь.
Мадина отвернулась, скрывая улыбку. Наверное, он казался сам себе всезнающим, прошедшим огонь и воду, этот растрепанный мальчик. Но ничто в нем не было для нее загадкой. Даже удивительно! Ведь у нее никогда не было детей… И все-таки каждый его внутренний, тщательно скрываемый от нее порыв был ей понятен.
Она хорошо узнала людей за это бесконечное и бескрайнее время в Москве, она чувствовала их теперь сразу и насквозь. В их природе не осталось для нее загадок, и Логантий не был исключением.
— Ладно, об этом мы потом поговорим, — сказала Мадина. — В поезде. Дорога до Москвы долгая, времени хватит.
Логантий бросил на нее быстрый взгляд — кажется, удивился, что она не обиделась и даже не обратила внимания на его сердитые слова.
— Видала, какой Алик фильм нарисовал? — спросил он.
Тон у него стал примирительный, в нем мелькнул даже чуть слышный отзвук доверия.
— Видала, — кивнула Мадина. — Только он сказал, это вы вместе нарисовали.
— Не, я так, помогал только. Он меня потом по-настоящему все делать научит. Сказал, что научит…
— Значит, научит, раз сказал. Ты подожди, Лешка, ладно? — Мадина села на завалинку и задрала голову. Ей было жаль каждой минуты, в которую она не видела этих огромных звезд — так много они ей говорили. — Давай на звезды посмотрим.
— Смотри.
Он улыбнулся снисходительно, как взрослые улыбаются детским причудам, и сел рядом на завалинку.
Мадина смотрела в сияющее небо, слышала дыхание светловолосого мальчика рядом и дыхание Альки в доме, ей казалось, слышала тоже… И чувствовала, как от всего этого: от звезд, от любимого дыхания, от ясного небесного огня — нисходит в ее сердце та единственная, простая правда, которая и есть любовь.
