«Какая чушь! — звучал у нее в голове ответ. — Какая надуманная, сконструированная, книжная неправда! Ведь я еще не знаю даже, как все это будет, что вообще будет, и тем более не знаю, что почувствую в тот момент, когда… Когда что-нибудь произойдет. Не знаю, но уже извожу себя какими-то возвышенными мыслями… о чем? О долге порядочной женщины? Интересно, перед кем? Я никому ничего не должна! Начиталась в детстве про блеск и нищету куртизанок и порчу теперь себе настроение глупыми сравнениями. Какая пошлость!»
Но, несмотря на все эти самоуговоры, она провела день вот именно в сравнениях и сомнениях, из-за чего к вечеру чувствовала себя совсем расстроенной и просто физически усталой, хотя ничего не делала и даже из дому не выходила.
Что из дому она не выходила напрасно, это Мадина сообразила слишком поздно, когда пришло время устраиваться на ночь. Она открыла бельевой ящик под тахтой, но постельного белья там не обнаружила, только комковатого вида подушку и ватное одеяло неприятного красного цвета.
«Целый день у окошка просидела, как царевна в тереме, вместо того чтобы белье постельное купить! — сердясь на себя, подумала Мадина. — Вот и спи теперь как на вокзале. Как будто кто-то обещал обустраивать твой быт!»
У нее даже пижамы с собой не было, ведь она ехала в Москву только на день. Хорошо еще, что зубная щетка была: Мадина купила ее как раз на вокзале, когда провела там ночь накануне встречи с Никитой.
Она легла не раздеваясь. Занавесок на окнах не было, и негаснущий свет огромного города мешал уснуть, тахта была чересчур мягкая — продавливалась почти до пола, перья вылезали из подушки и кололи щеку, одеяло казалось невыносимо тяжелым… Все беспокоило и тяготило, все было неудобным и неуютным!
«Завтра же уеду, — думала Мадина, глядя снизу, почти с пола, на темно-розовое тревожное свечение московского ночного неба в окнах. — Прямо утром. Первым же поездом! Надо постараться уснуть, чтобы время поскорее прошло».
Мысли эти были какие-то детские, потому что она сердилась на весь мир, тогда как сердиться следовало только на себя, на свои наивные, книжные фантазии, на свою склонность, тоже книжную, переусложнять самую обыкновенную жизнь. Житейскую жизнь.
Мадина закрыла глаза так решительно, что, будь у нее ресницы пластмассовые, как у куклы, они громко хлопнули бы. В ее детстве все взрослые так и говорили: «Девочка, а у тебя реснички-то настоящие? Смотри-ка, длинные, как у куколки!»
Она закрыла глаза и сразу услышала, как поворачивается в замке ключ. Она дернулась было, чтобы сесть, или вскочить, или броситься к двери, к окну… Но вместо этого осталась лежать, замерев в напряженной неподвижности.
В падающем из окон свете она увидела Аркадия Андреевича ясно, почти как днем. Он вышел из-за поворота стены. В руках у него были объемистые пакеты.
Он остановился. В массивности его фигуры была какая-то индейская, из детских приключенческих книжек, грация. Хотя для индейца фигура у него была явно тяжеловата.
— Мадо… — наконец проговорил он. — Вы спите?
Голос его звучал неуверенно. Мадина лежала на краю тахты молча и не шевелясь.
— Я только хотел… Постельное белье, — тем же тоном сказал он. — Ведь здесь, наверное, ничего нет. Вот, возьмите.
Он подождал еще немного. Потом, так и не дождавшись ответа, сделал несколько шагов к тахте. Пакеты похрустывали у него в руках, и это был единственный звук в сплошной тишине; походка у него была бесшумная, в самом деле как у индейца на тропе войны. Мадина затаила дыхание.
Она не знала, чего хочет сейчас: чтобы он ушел, чтобы… не уходил? Кажется, ей хотелось только, чтобы все это наконец хоть чем-нибудь разрешилось.
Аркадий Андреевич остановился у самых ее ног.
— Вот. Постель, — повторил он.
И замолчал. Так они оба молчали целую минуту, очень долгую. Потом Мадина почувствовала, как тахта с громким стоном оседает еще ниже, до самого пола. Она осторожно, почти не поворачивая головы, посмотрела на другой край тахты. Аркадий Андреевич возвышался на том краю, как гора. И так же, как гора, он был неподвижен, и так же беззвучен.
Это их общее молчание в конце концов показалось Мадине неловким, почти тягостным.
— Спасибо, — сказала она. — Постель очень кстати.
— Я так рад, — ответил он невпопад.
— Чему?
— Что вы меня не прогоняете.
— Вы ведь не кошка. — Мадина улыбнулась в полутьме. — Как же я могла бы вас прогнать?
Она перевернулась на спину и наблюдала теперь за Аркадием Андреевичем краем глаза. И увидела, что он тоже улыбнулся.
— Какая странная ночь, — сказал он. — Мне кажется, я плыву в лодке. Никогда в жизни у меня не было такого ощущения.
— Да, странно все. Для меня тоже, — согласилась Мадина.
Они еще помолчали. Но теперь из их молчания совершенно ушел холод неловкости — наоборот, оно словно согревало обоих. Мадина нарушила его первой.
— В Москве как будто пожар, — сказала она. — Видите?
Зарево за окнами из темно-розового сделалось оранжевым. Но тревога осталась в нем прежней.
— Да, — сказал Аркадий Андреевич. — Но здесь всегда так.
— Вы не москвич?
— Почему вы решили?
В его голосе прозвучало удивление, но очень легкое, не удивление даже, а всего лишь его отзвук.
— Потому что вы сказали не «у нас», а «здесь».
— Просто я неточно выразился. Странно, правда?
Он уже второй раз употреблял это слово. Мадина подумала, что оно ему вообще-то не свойственно, наверное.
— Что странно? — спросила она.
— Что в минуты самой большой искренности произносишь самые неточные слова. Искренности трудно не выглядеть лживой. Я только сейчас впервые об этом подумал. Это глупо?
— Нет. Наоборот. Это очень точно, по-моему.
— Вам не надо меня бояться.
— Я и не боюсь.
Это была правда. Мадина сама не понимала, что испытывает к Аркадию Андреевичу, но это чувство уж точно не было страхом.
— Как только я вас увидел, то сразу же почувствовал к вам глубокое душевное расположение.
Она улыбнулась старомодной торжественности его слов и порадовалась тому, что вряд ли он разглядел в темноте ее улыбку. Она верила в его искренность и не хотела его обижать.
— Благодарю вас, — в тон ему ответила Мадина. — Это расположение взаимно.
— Я глупость сказал про ремонт. Вы можете просто жить здесь, сколько сочтете возможным.
— Но здесь в самом деле нужен ремонт, — возразила Мадина. — То есть отделка.
— Всё сделают очень быстро. Вам не придется беспокоиться, только потерпеть некоторые удобства. Совсем недолго. Если вы сочтете это возможным…
